Ткани истории

Среди неожиданных музеев Музей художественных тканей занимает место как-то неправильно. По коллекции это богатейший художественный музей (26 тысяч единиц хранения, 6 тысяч в постоянной экспозиции), вполне себе способный конкурировать с любыми европейскими музеями декоративно-прикладного искусства. Но по форме существования это даже не малый, а учебный музей, включенный в учебный процесс Московского государственного текстильного университета имени Косыгина. Иначе говоря, никаких посетителей, за исключением профессоров и студентов, никаких экскурсоводов, минимум сотрудников, которые вообще-то преподаватели университета, но по совместительству у них музейная нагрузка. Это так странно и абсурдно, что даже и не знаешь, как это объяснить. Западноевропейский гобелен XVI века, шелковые полотна Филиппа де Лассаля, изготовленные по заказу Екатерины Великой для Царского Села, потрясающего качества екатерининские платья и камзолы, вещи, созданные по императорскому заказу, посольские дары — уровень коллекции таков, что если бы текстильный университет захотел представить ее, скажем, на выездной выставке в ГМИИ имени Пушкина, то выставка коллекции "Шанель", которая прошла там два года назад, показалась бы детским лепетом. Почему это учебный музей будущих работников текстильной промышленности, которой в России больше нет и вряд ли появится, я объяснить не в состоянии.

Вернее, как — исторически это сравнительно понятно. Текстильный институт образовался из Московского текстильного техникума в 1920 году. Туда в разное время передали коллекции Строгановского училища, частные коллекции Щукиных, Морозовых, Рябушинских. Отчасти — коллекции чисто производственные, каталоги тканей их мануфактур и мануфактур конкурентов, отчасти — собрания раритетов. Императорские ткани и платья угнетателей культурного интереса для революции не представляли, однако считалось, что красные ткачи должны были овладеть секретами царского мастерства для одевания освобожденного пролетариата. Им для обучения и передавали эти коллекции вместе с церковными облачениями, уникальной тканетекой конца XIX века (гигантские фолианты с образцами тканей сотен европейских мануфактур) и с дипломатическими дарами. А потом, когда Косыгин умер, Брежнев, относившийся к нему с известной иронией, назвал его именем текстильный институт. На том основании, что высшее образование Косыгин получил как текстильщик. И так у нас получилось, что платья из коллекций главных европейских кутюрье XIX века, Чарльза Ворта, Пакена, Дусе, сестер Калло, оказались как бы посмертно в коллекции Алексея Николаевича Косыгина.

Этот музей представляет культуру, дважды похороненную двумя разными революциями. Одной — социальной, и это как раз понятно и просто. Если не понимать, что перед нами знаки отличия высших классов общества, что это форма социальной иерархии, если относиться к ним просто как к технологии, то это какие-то непонятные артефакты, созданные непонятно с какой целью. А другой — технологический. Надо понимать, что это платья, созданные до появления массового производства одежды. Ткани уже производятся промышленно, а платья — произведения искусства. Мы уже давно пережили эпоху производства роскоши с помощью уникального ремесла, мы живем в эпоху индустрий роскоши, которые пытаются имитировать это ремесло на базе промышленного производства. А ремесло открывает особые возможности в силу того, что изделий у него по определению немного. Надо понимать, что платья, выставленные в этом музее, стоили как сегодня стоит московская квартира, что у сегодняшней элиты общества просто нет возможности одеться настолько отлично от всех остальных, насколько могла себе позволить элита XVIII века. Эта одежда стоит не в десять раз дороже обычных одеяний среднего человека, как это принято сегодня, а в сто раз, это тип роскоши, который сегодня отсутствует как опция.

Дух Алексея Николаевича Косыгина, полагаю, витает в этом музее в черном костюме, галстуке, в шляпе и мышином цековском пальто. Если глядеть со стороны, то это довольно странные предметы. Там коллекция так устроена, что есть раздел европейский, есть русский великосветский, русский церковный, есть восточный мусульманский (почему-то состоящий в основном из личной коллекции кардиолога Акчурина) и китайско-японский. Не то чтобы нам в экспозиции что-либо рассказывали про все эти историко-культурные ситуации, объясняли, как функционировал в них костюм, каков его генезис, каково значение, нет, это, скорее, просто разные открытые шкафы с платьем и тканями, один — китайский, другой — русский народный. Сочетание одежд настолько неожиданно, что каждая из них делает соседнюю какой-то намеренно идиотской. Ну вот представьте себе, что вы китайский император, и в повседневной жизни ходите в этакой шелковой ночнушке с дракончиками. А навстречу вам идет русская женщина со шлемом из бисера на голове, в рубашке с рукавами до колен, утепленном парчовом пальто-сарафане, и на груди у нее сбруя-душегрей, отчасти напоминающая латы самурая. Понятно, что вы сочтете ее совершенно чокнутой. Но и император в ночной рубашке, с точки зрения этой женщины, тоже не мужик, а какой-то мандарин. Надо сказать, что и русский вельможа в атласных штанишках и жилетке, жабо и бархатном сюртучке с позументами выглядит экзотично. Да и Матильда Кшесинская в этом платье, низ которого представляет собой широко растекающееся по полу болото с цветущими лилиями, тоже кажется той еще штучкой.

А теперь представьте себе, что вы глядите на все на это глазами духа Алексея Николаевича Косыгина. Вы, вероятно, замечали, что у Косыгина на портретах всегда немного растерянное лицо, как будто с ним случился какой-то нежданчик. Так вот, я теперь знаю почему: ему передали набор платьев Матильды Кшесинской, и он не совсем понимает, в каком смысле. С его точки зрения, вероятно, все это должно представлять собой сборище чокнутых. И причем у него еще задача — все это изучить и внедрить в советскую легкую промышленность. А оно не внедряется. Вот сколько не было советской текстильной промышленности, а никакого влияния на нее присутствие этого музея не оказало.

Я сильно вжился в этом музее в дух Алексея Николаевича, но должен сказать, со мной так бывает совсем не всегда, когда я сталкиваюсь с музеями ткани. Конечно, я, как и он, довольно далек от проблематики платья, в особенности женского. Но вот, например, я несколько раз был в музее Виктории и Альберта в Лондоне, где довольно большой раздел одежды, и там я совсем не чувствовал себя настолько далеким от предмета экспонирования. Напротив, я очень хорошо понимал, что выставлено, зачем, какая логика за этим стоит,— просто потому, что выставка была ориентирована на воссоздание культурного контекста, в котором родились вещи, и на демонстрацию их реального функционирования в социуме. Это была выставка не технологий, но истории. И все было в высшей степени интересно, познавательно и понятно. Я отнюдь не предлагаю отобрать всю эту коллекцию у Текстильного университета и сделать из нее общедоступный художественный музей. Нет, я просто пытаюсь показать на фон, на котором этот музей существует. Более того, я полагаю, это нужно сохранить именно в этом виде, в каком есть сейчас. Музей ведь по смыслу — это нечто уникальное, чего больше нигде не увидишь. А это не просто музей с уникальной коллекцией. Это музей того, как нетривиально можно такой коллекцией распорядиться. Жалко попасть туда нельзя иначе, чем поступив в Текстильный университет. Ну да оно того стоит.

Улица Малая Калужская, 1, 8 (495) 952 7172