В парижском Гран Пале (Grand Palais, Paris) открылась большая монографическая выставка "Жан Батист Камиль Коро" (Jean Baptiste Camille Corot). Она сменила ретроспективу Поля Сезанна, переместившуюся в Лондон, и заставила критиков сравнивать двух великих художников прошлого века, хотя, на первый взгляд, они кажутся необычайно далекими друг от друга. Впрочем, Коро старше Сезанна всего на сорок лет, и его живопись для молодого художника была воплощением современности. Но сегодня кажется, что их разделяет целая эпоха, и в то время как Сезанн все-таки принадлежит к "новому искусству", Коро совершенно однозначно относится к "старым мастерам".
Сегодня Коро — один из самых малоактуальных художников XIX века. Его трепетная наивность и беспрестанные призывы учиться у природы навевают скуку, как рассуждения о непритязательной красоте родного (все равно какого, русского или французского) пейзажа, о достоинствах валеров, тонкости настроения и подлинном чувстве природы — ценимое в отечестве искусствоведение в стиле "Истории современной живописи" Александра Бенуа, которому казалось, что главные добродетели изобразительного искусства — это свежесть восприятия и гармоничность колорита.
Но мифологические композиции Коро раздражают и человека, считающего, что он обладает тонким вкусом. Коро очень близок к салонной живописи Бугро и Кабанеля, которая столь активно желает понравиться зрителю, что походит на навязчивую проститутку, усердно предлагающую свое затверженное вдохновение. Бугро и Кабанель в силу своей большей определенности находятся сегодня даже в более выгодном по сравнению с Коро положении — его робкое балансирование между Салоном и независимостью воспринимается как осторожная несамостоятельность. То ли дело Курбе — художник, вполне достойный звания отца концептуализма.
В том, что Коро со временем оказался на периферии художественной жизни, в первую очередь виноват он сам. Коро сказал о своем искусстве: "Чтобы войти в мои пейзажи, надо иметь терпение и подождать, пока рассеется туман. В них входишь постепенно и когда уже войдешь, то, наверное, чувствуешь себя там хорошо". Сегодня ждать терпения от зрителя или от читателя задача весьма неблагодарная, в сущности, это совершенно то же самое, что ждать терпения от потребителя, и сейчас любой специалист по рекламе знает, что воздействовать на душу надо прямо, открыто и ясно. В эпоху pulp fiction, когда интеллектуальная элита заходится от восторга на фильмах Тарантино, рассчитывать на то, что кто-то будет довольствоваться расплывчатыми обещаниями уюта и комфорта, могут лишь российские политики по отношению к своему электорату, да и то все с меньшим успехом.
Кроме недальновидных надежд на вдумчивость и терпеливость, Коро виноват и в своей доброжелательности, граничащей с безразличием. Один из остроумцев заметил, что Коро — автор шести тысяч картин, из которых тридцать тысяч находятся в частных собраниях Америки. В самом деле, пруды и источники Коро, окаймленные деревьями с легкой листвой, рассеяны по всему миру в количествах невероятных. Известно, что папаша Коро был настолько добр, что ему ничего не стоило подписать своим именем чей-нибудь вялый пейзажик, дабы молодой неизвестный художник получил какие-нибудь деньги. Поэтому музеи и частные коллекции еще при жизни живописца затопил целый поток слабых Коро, чью подлинность или сомнительность установить практически невозможно. Популярность Коро и легкость его подделки вызвали к жизни такое количество фальшивок, какое не связано ни с одним другим именем.
Для подавляющего большинства любителей искусства Коро был и остается художником нежных зелененьких листочков и пастушек в изящных лохмотьях, присматривающих за грациозными коровами. Этот свирельный реализм опять же был провозглашен самим живописцем, сказавшим о себе: "Я всего лишь жаворонок; я пою мои песенки в серых облаках". Туманы, весеннее марево, апрельские дождички и полевые птички стали прочно ассоциироваться с живописью Коро, так что для многих его прекрасные венецианские и римские пейзажи с их идеальной уравновешенностью композиции и трезвым рационализмом, лишенным какой-либо чувствительности, кажутся откровением. В этих картинах Коро предстает не половинчатым художником, колеблющимся между реализмом Курбе и салонностью Кабанеля, а мастером, связывающим Пуссена и Сезанна, этих двух великих гениев французской живописи.
Более того, когда Коро удается уйти от навязчивого имиджа скромного жаворонка в сереньких облачках, то становится очевидным, что он — один из величайших живописцев прошлого века, обладающий необычайно высоким мастерством и скрытой, но убедительной силой, не менее впечатляющей, чем сила Курбе, но гораздо более художественной. Благодаря этим достоинствам такое его произведение, как, например, "Ателье Коро", изображающее модель, погруженную в созерцание картин, по своей выразительности не уступает знаменитому полотну Курбе "Ателье художника", хотя работа Коро гораздо меньше по размеру и намного скромнее в своих претензиях. "Ателье Коро" воскрешает в памяти "Аллегорию живописи" — шедевр Вермера Делфтского, художника если не самого сейчас актуального, то уж во всяком случае самого модного в этом сезоне.
Выставка в Гран Пале, к сожалению, не столько посвящена этим до сих пор скрытым от широкой публики достоинствам Коро, сколько его соответствию духу Империи Наполеона III. Может быть, это продиктовано архитектурой самого здания Гран Пале, столь явно выразившей вкус эпохи Всемирной выставки. Прозрачный и далекий аромат лимонных рощ Коро несколько устарел, и устроители выставки решили найти в этом свою прелесть — как в нежном запахе духов Нины Риччи с милым, несколько смешным и непереводимым названием L`air du temps. На экспозиции привлекают внимание большие, тщательно проработанные пейзажи Коро, предназначенные для посылки в Салон. На них среди живописной зелени бегают и пляшут очень красивые нимфы и вакханки, и эти великолепные стильные вещи своей пластикой и декоративной избыточностью напоминают о пышных представлениях парижской оперы времен Наполеона III. Такой Коро вполне соответствует L`air du temps и современным представлениям об элегантности, но имеет весьма косвенное отношение к великому художнику, превращенному из жаворонка в павлина.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ