Ретроспектива красоты

Хит-парад из "Времен года" Вивальди, Маленькой ночной серенады Моцарта и вальсов Штрауса-младшего примиряет с существованием классической музыки даже тех, кого в филармонию калачом не заманишь. В живописи старых мастеров популярной классики не так уж много, но Боттичелли — изнеженный и сладкоголосый, "Весну" которого, кстати, так любят печатать на обложках дисков с "Временами года",— относится к тем немногим художникам, что входят в ее позолоченный фонд едва ли не всем корпусом своих творений. Между тем его ретроспективы крайне редки: нынешняя, во франкфуртском Штеделе,— вообще первая в немецкоязычных странах. Дело, конечно, не в том, что в музеях не уважают зрителя,— как раз напротив, Уффици, берлинская Картинная и лондонская Национальная галереи не слишком охотно расстаются с главными туристическими приманками собственных собраний. Однако в будущем году будет отмечаться 500-летие со дня смерти художника, и дата обязывает. Так что первая в череде юбилейных мероприятий выставка в Штеделевском музее с лаконичным названием "Боттичелли", бесспорно, гвоздь сезона.

Само штеделевское собрание может похвастаться одной-единственной его картиной, зато какой — "Идеальным женским портретом", в котором все, разумеется, желают видеть вполне реальную Симонетту Веспуччи, даму сердца Джулиано Медичи и, как пишут романисты, несчастную любовь придворного живописца его брата Лоренцо Великолепного. К предполагаемой "Симонетте" добавлено еще восемь десятков вещей. Не только картин Сандро Боттичелли, свезенных со всей Европы и из Америки, но и работ его учителей, учеников, однокашников и соперников: фра Филиппо Липпи, Андреа Вероккио, Доменико Гирландайо, братьев Поллайоло и многих других. Экспозиция разделена на три части — портреты, мифологические сюжеты и религиозную живопись. Что отчасти соответствует канонической биографии художника, который в молодости блистал при дворе, дружил с гуманистами из Платоновской академии и поклонялся языческим богам, а после, как гласит предание, наслушался проповедей фанатика Савонаролы и понес свои богохульные доски на костер тщеславия. Сделанная с немецкой обстоятельностью выставка должна показать, что Боттичелли не романтический гений, беззаконной кометой ворвавшийся в круг светил свободных искусств, собравшихся при дворе Лоренцо Великолепного, а плоть от плоти флорентийского Кватроченто с его причудливой смесью рыцарского духа и духа гуманизма, с его неоплатоническими идеями и рафинированным стилем. Но никакие наглядные сопоставления и ученые выкладки не разубедят армию боттичеллиевских поклонников в том, что их кумир — лучший.

Трудно поверить, но героем высокой поп-культуры Сандро Боттичелли стал сравнительно недавно, а неувядающей модой на хрупких Мадонн и златовласых Венер обязан прерафаэлитам. До середины XIX столетия он оставался в тени соотечественников и младших современников, которых весь мир звал просто по именам: Рафаэль, Микеланджело, Тициан и Леонардо. И любовь к его воздушным, одним контуром сделанным рисункам к "Божественной комедии" была уделом знатоков и эстетов вроде той секты, что собралась вокруг Уильяма Блейка. Однако "Братство прерафаэлитов", заново открывшее прелесть Кватроченто, учредило нечто вроде культа Боттичелли, объявило его чуть ли не первым в истории поборником чистой красоты и старательно подражало его прихотливо струящейся линии, явно вынесенной из мастерской брата-ювелира, где он подвизался еще мальчишкой. Благо полулегендарная история любви к красавице Симонетте, с которой писаны все его Мадонны и Венеры, так удачно накладывалась на собственную мифологию братства, а прерафаэлитские чахоточные музы Лиз Сиддал и Джейн Берден так походили на боттичеллиевских прекрасных дам. Вскоре толпы английских туристов рыскали по Флоренции в поисках драгоценных алтарей с путеводителем Джона Рескина в руках, а весь крещеный мир зачитывался вдохновенными эссе Уолтера Патера. И вот уже Павел Муратов в "Образах Италии" провозгласил, что "'Рождение Венеры' не только лучшая из картин Боттичелли — это лучшая из всех картин на свете".

Культ Боттичелли насчитывал великое множество приверженцев, когда за изучение его картин и фресок взялись наконец серьезные ученые. Доказали, что "Венера и Марс" не просто портрет Симонетты и Джулиано, а "Весна" не просто гимн торжествующей юности, а настоящие астрологические трактаты в духе идей Марсилио Фичино, пытавшегося примирить язычника Платона с отцами церкви. И что Сандро, сын кожевника, был не столько восторженным трубадуром красоты, сколько утонченным художником-философом. Недаром же Вазари рассказывает, что интеллектуал Боттичелли обругал кого-то из приятелей еретиком, "потому что, будучи неграмотным и едва умея читать, он толкует Данте и упоминает имя его всуе". Впрочем, вряд ли ученые отравят радость от встречи с боттичеллиевским искусством тем, кто упорно ищет в нем одну лишь чистую красоту.

Франкфурт-на-Майне, Штеделевский музей / по 28 февраля