Как и положено дирижеру старого образца - диктатору, "великому" маэстро — Валерий Гергиев в своих репертуарных предпочтениях верен романтикам и постромантикам. Любимые авторы у него это Берлиоз, Вагнер, Чайковский, Малер, Рихард Штраус, Прокофьев, Шостакович. Симфонии Густава Малера Гергиев играет довольно часто, бывает, что и не по одному разу в год. Вторую — едва ли не чаще других.
Огромная восьмидесятиминутная и пятичастная вещь для оркестра, смешанного хора, медной банды за сценой и двух певиц, сопрано и меццо-сопрано, рассказывает о смерти и воскресении - вторым словом ее часто называют на Западе. Это полотно написано очень крупным мазком; композитор сопоставляет большие, а в финале и вовсе гигантские, оркестровые массы, сталкивает предельно контрастные звучности и строит длиннейшие эпизоды из неуклонного развития. Получается даже не постромантизм (симфония написана в 1888-94 годах), а гиперромантизм. Все это очень близко Гергиеву, которому есть где развернуться в этой музыке и есть чем потрясти аудиторию. Развертывание и потрясание производятся вполне в традициях великих малеровских дирижеров — Кубелика, Бернстайна, Аббадо.
Третья симфония (1893-96) унаследовала от Второй опору на слово (задействованы контральто, детский и женский хор) и масштабность, даже распластанность во времени, но в ней Малер вышел на иной уровень мастерства, и формального и выразительного. Да и концепция Третьей симфонии значительно более извилиста и неоднозначна. Во Второй колоссальные массивы крайних частей знаменуют смерть и воскресение, а между ними располагаются три небольших картинки, так или иначе дующие в ту же христианскую дуду; в Третьей симфонии Малер заявляет о себе как о пантеисте ницшевского толка и проводит слушателя через шесть разнокалиберных частей, от неорганической природы в первой части до венца всей природы в последней. Во Второй симфонии царит запредельный пафос (кроме третьей части, злого иронического скерцо) — в Третьей все время чувствуется тонкий юмор, который лишь в финале растворяется в апофеозе любви к ближнему, когда, понятное дело, уже не до смеха. Само собой разумеется, что амбивалентную и замкнутую Третью симфонию (Малер поначалу озаглавил ее по Ницше — "Веселая наука") играют гораздо реже, чем Вторую, эту импозантную апокалиптическую фреску; главный дирижер Мариинки здесь не исключение. Тем интереснее послушать, в какие отношения он вступит с этой сдержанной и извилистой музыкальной материей: мускулами тут особенно не поиграешь.
Солируют во Второй симфонии Анастасия Калагина и Злата Булычева — очень правильные голоса и личности; контральто для Третьей симфонии пока не объявлено. Помимо Малера, в оба вечера играются "Метаморфозы" для струнного оркестра Рихарда Штрауса, руины австро-немецкой музыки, сооруженные в 1945 году. Штраус ощущал себя завершителем национальной традиции среди торжества международного модернизма. Традиционные музыкальные ценности и средства он бережно нес в прошлое, чтобы положить их на вечный счет. В "Метаморфозах" угадывается трогательное желание так быть композитором, как можно было им быть в прошлом, то есть не думать об истории и прогрессе, — и понимание, что это уже невозможно. Во всяком случае, сопоставление малеровских вершин со штраусовскими донными отложениями надо признать очень удачным.