концерт / классика
В рамках филармонического абонемента "Искусство фортепианной игры" в Киеве впервые выступил парижский пианист Франсуа Шаплен. Вместе с оркестром Национальной филармонии под управлением Николая Дядюры гость доказал, что исполнять музыку импрессионистов умеют только французы. За неравным боем рояля с оркестром наблюдала ЛЮБОВЬ МОРОЗОВА.
Импрессионизм — явление, конечно, совсем не народное, но совершенно национальное. Принадлежность к одному из самых популярных в истории культуры направлений гораздо в большей степени продиктована географическим положением, нежели любым другим фактором. Потому-то ни гениальный итальянский дирижер Клаудио Аббадо, ни великий Артуро Тосканини, по легенде, подбрасывавший перед оркестрантами шелковый платок, дабы объяснить им суть воздушных, дымчатых партитур, так и не смогли перещеголять в своих трактовках французов. Если уж таким гигантам мысли не удалось провернуть соответствующий трюк, то что уж говорить об отечественных музыкантах — как ни учи, а придется пойти на попятную.
Легко догадаться, что при подобных раскладах приезд в Киев парижского пианиста, записавшего на CD все фортепианное творчество вождя музыкального импрессионизма Клода Дебюсси, обещал быть событием далеко не заурядным. Франсуа Шаплен, родившийся в семье живописцев и в детстве проводивший все уикенды в знаменитом Барбизоне — Мекке французских художников XIX века, впитал яркие краски тамошней природы, навсегда установив для себя их нерушимую связь с миром музыкальных звуков. Впервые о нем как о ярком исполнителе заговорили в середине 1980-х годов в связи с аудиозаписью I тома фортепианных прелюдий Дебюсси и затем уже не оставляли без внимания ни следующие записи месье Шаплена, ни его концерты.
С тех пор пианист пополнил свой репертуар образцовыми трактовками произведений других импрессионистов, а заодно и самыми интимными опусами романтиков XIX века — Шумана, Брамса и Шопена. При этом вникнуть в замысел выдающегося польского композитора ему удалось глубже всего: визитную карточку романтизма — проникновенные ноктюрны — он сумел наполнить томлением, невесомостью и элегантностью.
Львиную долю публики, собравшейся в этот вечер в Колонном зале Национальной филармонии, привело сюда обещание демонстрации волшебства импрессионистской техники. В то же время сложно предположить, какой логикой руководствовались организаторы концерта, уделив указанному на афишах Морису Равелю наименьшее внимание. Первое отделение полностью заняло исполнение созданной чуть более полувека назад Симфонии #7 Сергея Прокофьева, а второе отделение пополам разделили Фортепианный концерт соль мажор Равеля и cимфонический триптих "Море" Дебюсси.
Странно, что "Море", неоднократно игранное оркестром, прозвучало на редкость невнятно: с самого начала контрабасы и литавры, призванные воссоздавать морской гул, как-то стушевались и не произвели на свет необходимого низкого звука. Да и после баланс никак не выстраивался: музыканты не справлялись с виртуозной партитурой, голоса инструментов утопали, не осмеливаясь вынырнуть на передний план.
В таких условиях фортепианный концерт Равеля оказался едва ли не единственным запоминающимся событием вечера: технически далеко не безупречный в стремительных крайних частях, но царь и бог в неспешной средней части произведения, господин Шаплен выделялся на фоне механистического оркестра человечностью исполнения. Дважды вызванный на бис, он сыграл еще два трагических до-диез-минорных ноктюрна Шопена: "посмертный", #20 (opus post), и более ранний, op. 27 #1. Исполнение это было настолько проникновенным, точным и впечатляющим, что разгоряченный зал еще долго рукоплескал в ожидании выхода солиста. Но все же, несмотря на эти бисы, из-за неправильно расставленных акцентов в композиции концерта и выступлении пианиста осталось ощущение нереализованности как амбиций музыкантов, так и слушательских желаний.