Похоже, годы, которые модно определять как "тучные" (выход из кризиса 1998-го, феноменальные цены на нефть, приход Путина, свобода в обмен на достаток), завершены. И дело вовсе не в кризисе.
А вот еще как бывает: стоишь, скажем, апрельским днем на берегу скованной льдом реки, и вдруг — пиу! Динь!
Я вот долго ждал, что в моих ровесниках (а сейчас поколению, взрослевшему в эпоху перемен, 40 с малым хвостом: дождались очереди царствовать и наслаждаться) — так вот, я долго ждал, что в ровесниках наступит одна важная перемена. Конкретно: понимание, что никакое количество матблаг само по себе счастья не приносит. Не приносит даже того приятного ощущения, что все вокруг устроено разумно и правильно, и даже если с тобой что-то случится, то мироздание и дальше будет существовать разумно и правильно, и это значит, что ты жил не зря. У меня каждый раз, когда я смотрю на какой-нибудь европейский городок с пригорка, откуда открывается разом весь жизненный цикл — от фермы в пригороде до ресторана, от церкви до кладбища, возникает ощущение этой устойчивости. И у моих ровесников, знаю, возникает тоже, поскольку они все чаще говорят, что едут за границу именно за ощущением правильности и стабильности принципов.
Один из этих принципов тот, что я уже назвал: не в деньгах счастье. Потому гордиться наличием денег несколько стыдно, в отличие от результата своего труда, для которого, возможно, энергии нужно совсем немного. И по этой причине так вкусны круассаны и бриоши у тамошних булочников, оттого "ихние" учителя после уроков упоенно играют барочные квартеты, а ученики садовников мечтают не срубить поскорее бабла, но научиться идеально штамбировать боярышник и липу.
То есть мне казалось, что, потратив на шопинг лучшие годы; сменив иномарку с одной на другую; утыкав квартиру арками из гипрока и двухуровневыми потолками, мы — наше поколение — посмеемся над содеянным.
Это было мое очень сильное желание.
Потому что ничто вокруг перемен не подтверждало. Напротив, в 2000-х бабло даже не победило, а отменило добро и зло; при этом в целом оказалось, что за деньги качества не купишь, а если и купишь, то с гигантской накруткой.
Исключений из всеобщей лохотронизации я видел мало, и то не среди погодков. Ну, маячила где-то одинокая тень основателя "Вымпелкома" Дмитрия Зимина, который, будучи человеком в летах, продав бизнес, сделавшись пенсионером-миллионщиком, основал фонд, который, например, дотировал выпуск книг, казавшихся фонду принципиальными, несмотря на заведомо микроскопический — на фиг они нужны помешавшемуся на потреблении обществу — тираж. Зато нуждающийся получал русский перевод воинствующего дарвиниста Докинза, книги которого давно вершат революции в европейских умах.
У моего сильного желания видеть поколение изменившимся есть лишь одно объяснение. Людям свойственно мерить мир по себе.
Я тоже мерил.
У меня был период — при позднем Горбачеве, раннем Ельцине, — когда я был упоен деньгами. Мне в этом не стыдно признаваться, но стыдно за то, каким я тогда был. Мне тогда Бог посылал кусочки валютного сыра, и меня распирало, что я мгновенно и в разы стал богаче абсолютного большинства сограждан. Я не раз и не два упоенно бросал тем, кто был ниже (как мне, идиоту, казалось) на социальной лестнице: "Если ты такой умный, то почему такой бедный?" Я почти перестал читать книги (откуда ж время?!), зато листал глянцевые журналы. Я выкладывал гордо мобильник — заплатил за подключение чуть не полтысячи долларов, идиот! — на ресторанный столик и ревниво наблюдал, заметен ли лейбл на шмотках. Словом, превращался в хрюшу, томимую меж тем неясной тоской, что несмотря на телефон, журналы, шмотки и деньги, что идет оно как-то все не вполне так. У меня в семье начинало идти не вполне так, между прочим. Потому что любовь к деньгам, как и всякая любовь, не терпит соперников.
Излечение было долгим, но один эпизод помню. Как-то в Лондоне в день выхода очередного списка богатейших людей по версии Forbes я решил в интервью подколоть Бориса Березовского: мол, его, членкора Академии наук, обошел в списке Роман Абрамович, не имеющий высшего образования вовсе. "Дорогой-мой-дорогой-мой, — ответил Березовский, — у вас логическая ошибка в построении вопроса. Вы полагаете, что образование нужно, чтобы деньги зарабатывать. А я полагаю, что образование нужно, чтобы уметь деньги тратить..."
Я выздоравливал лет, наверное, пять или даже больше. И довольно долго ждал, что поколение начнет повторять мой путь, но не дождался. Логическая ошибка была в идее, будто поколение, подсевшее на потребительскую иглу, сможет с нее слезть. Наркоман вообще редко может слезть с иглы. А вот не подсесть на иглу имеет больше шансов тот, кто наблюдает за сидящим на ней наркоманом.
И здесь перехожу к одному важному наблюдению, причем за наблюдателями. Дело в том, что нежелание идти проторенным путем реализуется сегодня не среди моих ровесников, а среди их детей. Среди их подруг и друзей. Среди того начинающего взрослеть поколения, которое ныне выделяется вовсе не самостоятельностью суждений, образованностью, социальной активностью или уж тем паче желанием перемен (ныне приравненному к экстремизму), а исключительно отношением к поколению отцов.
Там есть несколько очень принципиально вещей.
Во-первых, даже желая материального достатка, ребята из этого поколения понимают, что быстро сколотить серьезный капитал им не светит. Минуло время, когда можно было вывезти с Уфимского НПЗ без оплаты полсотни вагонов с мазутом, затем пожарить шашлыки нужным людям на нужной даче — и вперед, в мультимиллиардеры. Теперь впереди — долгие годы с заработками, на которые не снять даже приличной квартиры.
Во-вторых, даже желая материального достатка, эти ребята не хотят его ценой личной продажи хромому черту на сто лет вперед. Как пишут в таких случаях на сайтах знакомств, "ищу отношений, спонсоры летят в корзину". Причина проста: наши родители продались, а что получили взамен? Поджатые губы и вечный страх, что кого надо переиграет кто не надо и завтра в офис, а то и в дом нагрянет ОМОН в масках, закошмарив до упаду?
В-третьих, даже желая материального достатка, ребята из нового поколения понимают, что, даже ничего не делая, они с голоду не умрут, поскольку на их благополучие изрядно поработало продавшееся — но не обретшее в результате счастья — поколение отцов. Последние горбачевские годы, с их пустыми прилавками и нищетой, и первые ельцинские годы, с их полными прилавками и нищетой, молодым не угрожают.
То есть нынешние двадцати-около-летние — это поколение, которое не хочет достатка любой ценой. Революций оно тоже не хочет, оно хочет развлечений, отношений, удовольствий, то есть, отвергая жизненный опыт отцов, хочет процентов с их капитала.
Это тенденция многолика, и лица обычно описывают по отдельности. Вот эскаписты, сбежавшие на Гоа из офиса (среди них удивительно много вроде бы не успевших от рутины устать молодых); вот стиляги моды; вот чувствительные эмо; вот хипстеры.
А больше всего совокупно они напоминают неформалов конца 1980-х — начала 1990-х, которых тоже было несть числа (мы ведь уже успели забыть! — а были и хиппи, и "системщики", панки, и металлисты, и люберы, и тьма других: единственное, что их объединяло, так это неприятие лекала родительской жизни).
И вот это единство — по принципу тихого неприятия того, что представляют собой их отцы, — все крепнет и крепнет. Вода распирает изнутри лед державной самовлюбленности. И раздается порой какой-то такой звук, будто первая льдина лопнула. Это не у нас с вами — это там у них.
То есть когда начнется наш ледоход — и начнется ли вообще и не начнется ли вместо него ледниковый период, — я не знаю.
Но нам-то — признайтесь! — ведь хочется, чтобы он начался?