Премьера кино
Завтра в прокат выходит австрийский неонуар "Реванш" (Revanche), выдвинутый на "Оскар" как лучший иностранный фильм. Это морально-этическая драма о том, как один мужчина отомстил за гибель своей возлюбленной довольно остроумным способом — при этом от самого героя особой остроты ума не требуется, потому что обстоятельства сами собой складываются в необычную комбинацию. По закрученности многофигурной драматургической композиции ЛИДИЯ МАСЛОВА узнала руку автора сценария и режиссера Гетца Шпильмана.
Любитель хитросплетенного сюжетного макраме Гетц Шпильман, судя по его удачной фестивальной биографии и списку наград, имеет шанс в случае чего сменить Михаэля Ханеке на посту главного австрийского автора — тематически и стилистически он примерно продолжает взятый старшим товарищем курс на индифферентный психологизм, разделяет его холодный естествоиспытательский интерес к моральным вопросам и тоже склонен смотреть на своих героев несколько свысока. Предыдущий шпильмановский фильм "Антарес" (Antares) 2004 года рассказывает о том же, что и "Реванш",— как высшие силы играют людьми, двигая их, как фигурки по шахматной доске, и удовлетворенно усмехаясь, когда партия складывается не самым банальным образом.
В фильмах Гетца Шпильмана снисходительно отражена наивная точка зрения пешки, которая не в состоянии оценить юмор того, кто ее двинул с Е2 на Е4, потому что слишком поглощена тем, как пролезть в дамки, ну и потому, что уверена в собственной способности ходить самостоятельно. "Ловят только идиотов, у которых нет плана, а со мной ничего плохого не может произойти",— уверенно заявляет главный герой (Йоханнес Криш), решивший ограбить банк, чтобы обеспечить безоблачное будущее себе и любимой девушке (Ирина Потапенко), украинской проститутке, сбежавшей из венского борделя. Пешка, однако, видит очень узкий фрагмент реальности, а целая картина складывается только с точки зрения верховного гроссмейстера мира сего или же самого режиссера, чья фамилия по-немецки очень кстати означает "тот, кто играет".
Величественная неторопливость и задумчивость, с которой мусолит свои фигурки Гетц Шпильман, в "Реванше" может начать тяготить уже с первого же кадра, когда елочки идиллически отражаются в лесном озере, а за кадром поют птички и квакают лягушки. Вся эта мирная созерцательность нарушается падением в воду какого-то неясного предмета — уже на финишной прямой выяснится, что этот таинственный всплеск в качестве эпиграфа обозначает не только отвлеченную идею (мол, каждый поступок чреват долгоиграющими последствиями), но и конкретное действие героя, принявшего непростое волевое решение и лишающего себя возможности передумать.
Между всплеском и его объяснением обстоятельно и равнодушно показаны бордельные трудовые будни и такие же по скучающей интонации описания мало отличающиеся будни деревенской семейной пары — полицейского и продавщицы, которая огорчается из-за недавно случившегося выкидыша. Супруги живут по соседству с дедушкой героя, который затаится у старика на ферме после того, как дерзкое ограбление банка в целом удастся, если не считать того, что подружка грабителя будет нечаянно застрелена. Тут начинается затяжной эндшпиль, в котором приходится уделить внимание и время побочному дедушке (Ханнес Тангейзер), который вообще не в курсе основной трагической коллизии и занят преимущественно игрой на аккордеоне, а также подробным работам героя по хозяйству — кормлению скотины и заготовке дров, которых он успевает задумчиво наколоть на много поколений вперед, как будто этот медитативный процесс помогает ему размышлять над тем самым судьбоносным решением, взбаламутившим тихую гладь в начале. Пристальное разглядывание кругов на воде — такой же принципиальный образ для автора "Реванша", как долго светившиеся в финале "Антареса" окна блочных многоэтажек — ячейки, по которым, как по клеткам шахматной доски, распиханы людишки, пытающиеся рыпнуться, чтобы преодолеть жесткую заданность своего жизненного пути, пусть даже этот отчаянный рывок к свободе оборачивается лишь пошлым прыжком из супружеской постели в чужую койку. В "Реванше" Гетц Шпильман сделал своим беспомощным фигуркам небольшое послабление и позволил немного посвоевольничать, поиграть в сознательный нравственный выбор, но примерно так, как кошка играючи приотпускает мышку, которой от судьбы все равно не уйти.