Некролог
В понедельник вечером в пражской больнице скончался известный писатель и журналист Петр Вайль.
Если бы меня попросили выбрать одно слово, чтобы описать Петра Вайля, я бы выбрала "обаяние". Противостоять его обаянию было практически невозможно — ни в личном общении, ни в радио- или телеэфире, ни читая его тексты.
Впервые я стала жертвой этого обаяния еще школьницей, когда у моих родителей появилась тоненькая книжка, обложку которой украшала васнецовская пригорюнившаяся Аленушка, взобравшаяся на бигмак. Это была "Русская кухня в изгнании" Петра Вайля и Александра Гениса (коллаж для обложки сделал Вагрич Бахчанян). Я прочитала ее не отрываясь, хотя кулинария меня тогда совершенно не волновала. Авторы книги поразили меня главным образом своей свободой. Причем не свободой в принятом тогда смысле антисоветскости, а свободой вообще. Там, например, в главе про национальный русский суп было такое: "...когда-то щаной дух обозначал российский вариант домовитости и уюта. 'Здесь русский дух! Здесь щами пахнет!' — так писал великий поэт". Это было, конечно, очень смешно, но и удивительно смело. Авторы явно любили русскую литературу не меньше щей, но эта любовь не гнула их к земле или к картотечному ящику, а, наоборот, делала легкими и веселыми.
Потом было многое. Вышедший в начале 90-х путеводитель по русской литературе XIX века "Родная речь" с предисловием Андрея Синявского, в котором суть обаяния Вайля и Гениса как литературоведов или, вернее, "писателей про литературу" раскрыта очень точно: "...у них неназойливая, необременительная ученость. Она предполагает, что чтение — это сотворчество. У всякого — свое. В ней масса допусков. Свобода трактовок. Наше дело, внушают они, не повиноваться, а любую идею подхватывать на лету и продолжать, иногда, быть может, в другую сторону". И сравнительно недавняя (2006 год) книга одного уже Петра Вайля "Стихи про меня", где эти трактовки оказались свободными до того, что стихи Анненского, Гумилева и Бродского стали иллюстрациями к ностальгически-романтическим зарисовкам автора. Но даже если такая концепция могла покоробить особо строгого эстета, сами эти грустно-смешные и опять же обаятельные рассказы — о свадьбе на рижском Заячьем острове (по поводу "Свадьбы" Николая Заболоцкого) или о том, как некий гомосексуалист читал рабочим завода "Ригахиммаш" "По аллее олуненной Вы проходите морево" ("Кэнзели" Игоря Северянина),— трогали все, даже эстетские, сердца.
Десять тысяч тиража "Стихов про меня" раскупили в два месяца, рекордные сроки,— после серии телепередач "Гений места" Вайль был уже по-настоящему, а не по-писательски знаменитым. Книга, которая легла в основу этой передачи, сборник эссе "Гений места", выдержала несколько переизданий, а из-за прав на нее публично поссорились два известных московских издателя — можно сказать, что спор шел о правах на вайлевское обаяние.
Последний текст в "Гении места" — о Нью-Йорке и писателе О. Генри — заканчивается такими словами: "Ребенок улыбается, читая О. Генри. У взрослого — набухает слеза. Взрослый знает, что быть веселым — значит, быть сильным". Петр Вайль вполне мог бы потягаться силой со своим героем.