Издательство НЛО выпустило книгу французской исследовательницы польского происхождения Евы Берар "Бурная жизнь Ильи Эренбурга". Анна Наринская уверена, что притча об отношениях Эренбурга с властью стала опять актуальной.
Начнем с другой книги — с "Подстрочника" Лилианы Лунгиной, который раскупали на недавней ярмарке non/fiction как горячие пирожки. После показанного по телевидению документального фильма Олега Дормана Лунгина, раньше если и известная, то только как переводчица "Карлсона", практически безоговорочно оказалась принята всеми в роли очень значительной — в роли свидетеля. Из ее уст люди с восторгом выслушали вещи многим и так известные, а многим неприятные: вопрос "кто говорит" оказался для всех не менее важным, чем "что говорит", а сейчас мы готовы слушать именно такой голос — повествовательный, а не философствующий, и разделить такой взгляд — прямой, но не бессердечный.
Так вот, вспоминая об Эренбурге, Лунгина говорит, что знакома с ним не была, "но его личность и в еще большей степени его путь настолько типичны для определенной части интеллигенции, что мне кажется, я хорошо его знала. Он предпочел полностью принять правила игры, чтобы не оказаться за бортом". Книга Евы Берар представляет собой длинный, подробный и увлекательный комментарий к этому тезису.
Самое яркое место в книге Берар (да и, наверное, в биографии Эренбурга) — пропагандистская работа писателя во время Великой Отечественной войны. Это хрестоматийный сюжет. Вначале одной из главных задач внутренней пропаганды было стереть из массового сознания революционную идею о том, что война ведется между классами, а не нациями, а пролетарии всего мира — братья, которые скоро поднимут мировую революцию. То есть врагами были не немцы, врагами были реакционеры.
Знаком радикальной перемены стала знаменитая статья Эренбурга "Убей!", опубликованная в "Красной звезде" в 1942 году: "Мы поняли: немцы не люди. Отныне слово "немец" для нас самое страшное проклятье. Отныне слово "немец" разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать... Если ты не убьешь немца, немец убьет тебя. Он возьмет твоих и будет мучить их в своей окаянной Германии. Если ты убил одного немца, убей другого — нет для нас ничего веселее немецких трупов... Не промахнись. Не пропусти. Убей!"
Невероятная страсть Эренбурга находила отклик — ему слали тысячи писем, его имя присвоили танковому подразделению, вошел в историю приказ командира батальона: "Разрешается раскуривать привезенные газеты, за исключением статей Эренбурга". Но уже в конце 1943-го, после встречи в Тегеране, такая риторика стала неуместной. В отношениях с куда более умеренным в этом смысле Западом должны были соблюдаться приличия. К тому же встал вопрос о возможном будущем, когда придется осваивать "новую Германию", так что было решено выбирать дипломатичные выражения и подчеркивать отличие немцев от фашистов.
Эренбург и не захотел, и не сумел почувствовать смену конъюнктуры. В 1944 году он напечатал в газете "Красноармеец" такое напутствие нашим солдатам: "Вы идете на запад с великой клятвой. Немцам больше не пировать. Довольно они погуляли! Теперь им висеть. Теперь им гнить. Мы их отучим воевать. Выбьем зубы. Мы им покажем в Германии, что такое огонь справедливости". После такого выступления автору стали даже слать письма из Англии и США, призывающие к более христианским чувствам, а кроме того (что было более важно), старшие товарищи указали ему, что в свете новых веяний немецкий пролетариат был просто задавлен шайкой реакционеров и нелюдей и что скоро он расправит плечи и станет братом пролетариату советскому если не по оружию, так по труду. (В каком-то смысле это было возвращение к первоначальной довоенной доктрине.)
14 апреля 1945 года в "Правде" вышел текст за подписью начальника управления агитации и пропаганды ЦК Георгия Александрова под названием "Товарищ Эренбург упрощает". Там объяснялось, что Эренбург упрощает, называя немцев бандой разбойников. Александров, подкрепляя свои слова цитатами из Сталина, приходит к выводу, что немцы бывают как плохие, так и хорошие. После этой статьи Эренбург попал в опалу, а его письма Сталину, на которые раньше генералиссимус отвечал телефонными звонками, оставались без ответа.
Ева Берар так суммирует военно-пропагандистский опыт Эренбурга: "В случае войны Эренбург мог очень пригодиться, и Сталин держал его в резерве. И он оправдал надежды. С идеологической точки зрения он не был слишком правоверен, но из тактических соображений было решено предоставить ему свободу действий. В 1945 году обстановка меняется. Его ненависть к немцам, его свобода действий начинают раздражать. Ему пора уходить со сцены. Но не окончательно — может быть, совсем скоро его услуги вновь понадобятся".
Да, рассматривать жизнь и судьбу Эренбурга как притчу об отношениях некоторой части интеллигенции с властью стало уже общим местом. Но бывают случаи, когда именно общие места вдруг приобретают свежее, нужное звучание. Похоже, сейчас такое время. Время, когда актуален не разговор о возможности или невозможности точного следования избранной властью линии, а разговор о неизбежности мучительного отставания и вечного и унизительного недопонимания в том чтении по губам, на которое обречен думающий человек, решивший вступить с властью в диалог. Даже в такой, который ему кажется созидательным.