"Отцы и дети" в постановке Ленинградского университета едва не потушили "Огонек"
На дворе 1962 год. Старая коммунистка и жертва ГУЛАГа Вера Лазуткина доложила XXII съезду партии, собравшемуся в новом Кремлевском дворце съездов: ей приснился Ленин и сказал, что не хочет больше спать в Мавзолее рядом со Сталиным. Лазуткина заплакала, и съезд пошел ей навстречу. В один день забальзамированное тело Сталина вынесли и захоронили за Мавзолеем. ЦК и Совмин немедленно приняли постановление о массовом переименовании всех городов с производным от фамилии Сталин. Лауреатов Сталинской премии (около 10 тысяч человек) заставили сдавать золотые, серебряные и медные медальки с усатым профилем и менять их на значки лауреатов Госпремии.
У главного редактора "Огонька" Анатолия Софронова таких сталинских золотых медалек было две. Верный партийной дисциплине, он быстро сделал выводы, медали обменял, но решил затаиться, уйти в творческий отпуск: создать новую пьесу — творческий рапорт антисталинскому съезду партии. Время показало, что политический инстинкт Анатолия Владимировича не подвел его и на этот раз. Нужно было пересидеть недолго, один год до погромного наезда Никиты на абстрактное искусство на выставке в московском Манеже.
На хозяйстве в "Огоньке" остался новый зам главного редактора Михаил Николаевич Алексеев. Ему-то и пришлось разруливать главный огоньковский скандал хрущевской оттепели. Об этом скандале, связанном с Ленинградом и Ленинградским госуниверситетом им. Жданова, и пойдет речь.
Алексеев был подполковником. В армию пошел рядовым 20 лет от роду в 1938 году. Демобилизовался в 1955-м. Участник Сталинградской битвы. На Курской дуге — замполит артиллерийской батареи. Освобождал Румынию, Венгрию, Чехословакию. Шесть лет пробыл за границей с советскими оккупационными войсками. В Вене редактировал газету "За честь Родины" — орган "Центральной группы советских войск" (Австрия). Непростые 1950-1955 годы просидел редактором (читай — цензором) Воениздата. После окончания Высших литературных курсов партия направила укреплять гражданскую журналистику. Алексеев и смерти смотрел в лицо, и нюансы агитпроповской машины знал досконально. Это — видимая часть биографии одного из действующих лиц этой истории.
Но у каждой советской биографии была и сокровенная часть, о которой Михаил Николаевич расскажет только в годы поздней перестройки. Родился он в крестьянской семье недалеко от Саратова. Писатель будет вспоминать: "33-й год остался и останется в памяти моей самой ужасной отметиной...Отец и мать померли в 34-м. Нельзя сказать, что от голода. Но 33-й год поторопил и их смерть... В пятистенной нашей избе остался один-единственный житель — это я". Уже при Ельцине Алексеев уточнит обстоятельства смерти отца: был секретарем сельсовета, выдавал людям справки во время поволжского голода, арестован, погиб в чекистском застенке. Алексеев скажет: "Кто-то выдал, его осудили, и он умер в Саратовской тюрьме".
Очень типичная и одновременно неоднозначная для редактора тех лет биография. Возможно, по убеждениям Алексеев с таким энтузиазмом взялся за главную тему апрельского номера N 15 за 1962 год — "Отцы и дети".
Навстречу съезду
Вся страна пела песню Юрия Визбора на музыку молодой Александры Пахмутовой: "От карпатских долин до Таймыра / Мы идем по дорогам крутым. / Коммунизм — это молодость мира, / И его возводить молодым!"
Вот здесь получалась загвоздка. Вакантных мест для трудоустройства было много, а комсомольский резерв — не резиновый. Начали с укрепления комсомольцами органов госбезопасности. На должность председателя КГБ Хрущев послал первого секретаря ЦК ВЛКСМ Александра Шелепина. Шелепин начал с архивов, нарыл убийственные документы о сталинских преступлениях и передал их первому. Никита Сергеевич под горячую руку и выложил эти сталинские резолюции, например "Сволочь" (о расстрелянных маршалах), на съезде партии. Сам Шелепин этим архивным упражнением и смелой речью на съезде сделал важнейший шаг в карьере и стал секретарем ЦК.
Его наследником на Лубянку опять пригласили комсомольского лидера — Владимира Семичастного. За ним опять пошли косяком комсомольские чиновники. Партноменклатура призадумалась еще основательнее — налицо была тенденция.
А на апрель 62-го намечался XIV съезд комсомола. Сколько делегатов прямо со съезда перейдут в кабинеты на Старую площадь, на Лубянку, в МИД? Чьи места займут? Номенклатуре становилось тревожно.
В это время в "Огоньке" решали: как поинтереснее сделать молодежный предсъездовский номер? В духе времени перемен, решили дать один сквозной фоторепортаж, а к нему небольшой лирический, но строго партийный текст. В какой город послать фотокорреспондента и журналиста? Ясно, в колыбель революции — Ленинград. "Здесь проходила, друзья, юность комсомольская моя".
Идейный стержень огоньковского подарка съезду комсомола был найден: сыновья и дочери — достойная смена отцам и матерям. Ремейк "Отцов и детей" на питерском материале.
"Огонек" на Ленинградском фронте
"Огонек" учел последние замечания ЦК о правильном выборе кандидатур для фотографий. В Питер послали опытного фотокорреспондента, ветерана-фронтовика Всеволода Тарасевича. Он не подведет. Город знает. Начинал работу в партийной "Ленинградской правде" и в молодежной "Смене" еще в годы учебы в Ленинградском электротехническом. С финской войны — корреспондент фотохроники ЛенТАСС. С начала Великой Отечественной — при политуправлении Северо-Западного, а затем и Ленинградского фронтов. Автор классической фотосерии "Ленинград в блокаде". Постоянный автор "Огонька".
Предоставим слово Всеволоду Сергеевичу. Фрагмент из его объяснительной записки руководству журнала:
"10 февраля с.г. по заданию редакции я прибыл в г. Ленинград для съемки темы о молодежи. В понедельник, 12-го, утром я пришел в горком комсомола и был принят 2-м секретарем тов. Варфаломеевым В. П. (1-го секретаря не было в Ленинграде), которому рассказал о задании редакции и своих планах. Тов. Варфаломеев полностью одобрил общий замысел, согласился с конкретными предложениями... В числе рекомендованных для съемки моей темы мероприятий горком комсомола, а позже и комитетом комсомола Лен[инградского] университета был назван диспут "Отцы и дети"".
При Хрущеве вторым человеком в партии был Фрол Романович Козлов. А главным партийным боссом в Ленинграде — Иван Васильевич Спиридонов. Козлов появился в Питере из Куйбышева накануне "ленинградского дела" в 1949-1952 годах. Маленков по наводке Сталина и с помощью молодчиков Абакумова — Берии измордовал почти все ленинградское руководство, а также членов их семей, близких и дальних родственников, знакомых, выдвиженцев и назначенцев. Тогда Козлов стал парторгом на Кировском заводе, после этого последовательно — секретарем Ленинградского горкома, а с 1952-го — вторым секретарем обкома. Понятно, что ленинградскую партийную, советскую и научную элиту головами по лестницам Смольного протаскивали с его ведома и согласия. Спиридонов в разгар "ленинградского дела" стал секретарем Московского райкома партии Ленинграда, а в 1952-м — зампредседателя Леноблисполкома, по нынешнему — вице-губернатором области. Как минимум выселял фигурантов "ленинградского дела" из их квартир.
Поэтому Спиридонов в Ленинграде, а возможно, и Козлов в Москве не могли не увидеть в публикации "Огонька" чуть ли не заговор по выдвижению новых комсомольских кадров. Отцы и дети? Комсомольская тема? В "Огоньке"? Уж не к Шелепину с Семичастным на Лубянку ведут нити антипартийной провокации?
Наступил день диспута. Из объяснительной фотографа Тарасевича:
"Диспут проходил 27 февраля на филфаке ЛГУ. Руководил им секретарь комитета комсомола ЛГУ тов. Бучин В. Т, член парткома ЛГУ (фамилии не знаю) и др.
Снимал я в основном людей в зале. Из выступавших обратил на себя внимание студент 2-го курса Анисимов — своим темпераментом, привлекательной внешностью, а позже и своими биографическими данными: Петр Анисимов комсорг 2-го курса ф-та журналистики, член КПСС. В перерыве я разыскал Анисимова, и он подтвердил эти данные. Кроме Анисимова снимал выступление аспиранта Кияна. Но мне не посоветовали его показывать (зам. секретаря комитета комсомола ЛГУ).
После перерыва я покинул диспут. О его ходе и тем более содержании выступлений я никакого понятия не имею — во-первых, был весь поглощен работой (съемкой), во-вторых, уехал задолго до его окончания".
И сегодня, полвека спустя, фотография на обложке спецвыпуска журнала не оставляет равнодушным.
Мог ли фотокорреспондент, снимая на обложку будущего номера, одновременно стенографировать выступления? Вряд ли. Техники такой не было. Выступление Анисимова стенографировали другие. Фрагмент из стенограммы стал вещественным доказательством для принятия директивными органами Ленинграда разгромного решения: "Партийные и комсомольские органы Ленинграда резко осудили итоги этого диспута и наметили меры, исключающие возможность проведения подобных диспутов".
Что сказал сын об отцах?
Молодой коммунист Анисимов учился на журналиста. Поэтому свое выступление он построил в форме одновременного интервью сына с отцами и сына со сверстниками — братьями и сестрами.
"Вопрос: Наши родители, наше старшее поколение, так много сделали для нас, создали все то прекрасное, что мы имеем. Даже культ [личности Сталина] развенчали они сами, не побоялись, это все-таки была огромная работа, и все же мы не во всем согласны со старшим поколением [...] С чем мы не согласны?
Ответ: Хотя культ личности Сталина и развенчали, но последствия его еще не искоренены, и старшее поколение очень часто проявляет нерешительность и, если хотите, нежелание до конца ликвидировать последствия культа. Вы знаете, в отдельных случаях старшему поколению это просто выгодно.
Вопрос: Против чего выступаем?
Ответ: Так, мы против косности, против очковтирательства, против бюрократизма и идолопоклонства, против лакировки действительности. Надо не бояться говорить правду.
Вопрос: Мне ближе всего газетное дело. Что пишут наши газеты?
Ответ: Все, но только не то, что происходит в нашей жизни на самом деле. Газеты пишут об успешном выполнении планов, в том числе и по сельскому хозяйству, а поезжайте за несколько десятков километров от Ленинграда — мяса, масла и не сыщите в магазинах. В газетах много пишут о заботе о людях, а пойдите на любое предприятие, в любое учреждение, сколько там грубости, сколько там бездушия, сколько там надругательств над человеком. А ведь мы ставим задачу и уже идем в коммунизм. Так почему же мы не пишем, не говорим открыто об этих недостатках?"
Из поданного в обком анонимного отчета (читай — доноса) о выступлении Анисимова:
"Говорит, что "еще очень много нерешенных вопросов, которые предстоит решить предстоящему поколению". Считает, что основным недостатком нынешнего поколения является инертность и неосознанность своей собственной личности. Причиной считает "ту атмосферу косности, беспечности, равнодушия и бюрократизма, которая осталась от предыдущего поколения". Говорит, что нынешнему поколению присущ пессимизм и равнодушие, так как они не могут делать что-то самостоятельно, они постоянно чувствуют опеку и давление старшего поколения. Призывает всех проявлять больше огонька в работе, ценить все прекрасное и сделать то, что является для нашего поколения необходимостью. Необходимо не замыкаться в своих стенах, а наладить тесную связь с рабочей молодежью".
Вот такую речь на диспуте произнес комсомольский вожак и коммунист Петр Анисимов. Фотография вместе с идеальной биографией трибуна убедили сверхбдительную редколлегию проваренного в чистках "Огонька" поместить его портрет на обложку журнала. Если бы спецномер ограничился этим фотопортретом, может быть, все и обошлось. Но о питерском комсомольце сам Алексеев написали в сопроводительной статье.
Ошибка писателя
Алексеев выдал главный абзац, который приведет в раж Ленинградский обком и горком, вызовет разборку в отделе пропаганды ЦК по союзным республикам и остановится в одном опасном шаге от принятия Секретариатом ЦК КПСС очередного, бесчисленного по счету постановления по "Огоньку". Итак, о Петре Анисимове в "Огоньке" было сказано следующее:
"На первой странице обложки журнала парень на трибуне, энергически воздевший руку, страстно зовущий, убеждающий, спорящий и, может, даже кого-то разящий огненным словом своим, — разве не ясно, что перед нами вожак, "комсомольский бог", как мы в шутку и не в шутку называем нередко таких вот горячих, таких вот убежденных, за которыми пойдешь в огонь и в воду — как в самом прямом, так и в переносном, более широком смысле. В годы войны такие вот первыми поднимались в атаку, вели за собою нас; теперь они возглавляют бригады коммунистического труда, боевые отряды, штурмующие целину в некогда безмолвных и бесплодных, полудиких и вовсе диких степях; таких ребят мы непременно увидим и на трибуне XIV съезда комсомола, увидим и услышим их громкий и гордый призыв, обращенный к многомиллионной армии молодых строителей коммунизма".
С учетом известной нам сегодня стенограммы выступления Анисимова получалось, что "Огонек" фактически призывал открыть огонь по большевистским штабам, выпустить залпом по Смольному и попасть снарядом в здание на Старой площади в Москве. Ленинградский обком не на шутку испугался. Если такое напечатал "Огонек", то неужели этот залп был санкционирован?
Обком решил действовать. 11 апреля, за четыре дня до начала съезда, со свежим номером "Огонька" (журнал вышел в свет 8-го) в ЦК фельдсвязью на бланке Ленинградского обкома за подписью первого секретаря обкома Спиридонова, то есть по самому высшему разряду, пошла депеша-донос. 13 апреля ее поставили на "контроль" в общем отделе ЦК, то есть дали высшую категорию разборки. Но разобраться смогут только после съезда.
Съезд прошел тихо. Антисталинский дух быстро выветривался. Партия готовила повышение цен. По стране поползли тревожные слухи. Оперативные сводки запестрели словом "забастовка", или по тогдашнему "волынка". К сигналу из Смольного в Москве отнеслись больше чем с пониманием.
Алексеева вызвали в ЦК и заставили написать трехстраничную объяснительную. Она не только не вошла в 8-томное собрание сочинений Михаила Николаевича. Уже будучи редактором толстого журнала "Москва" и потом, на пенсии, в интервью "Правде" он никогда не вспоминал о пяти годах своего замредакторства в "Огоньке". Вот что писал Алексеев едва ли не в самом искреннем своем публицистическом эссе из посланных в адрес ЦК.
Покаяние
""Огонек", публикуя снимок со ссылкой на этот диспут, объективно, волей-неволей как бы поддержал его, совершив таким образом грубую ошибку".
Кто виноват? Во-первых, фотокорреспондент Тарасевич: "В. Тарасевич уверяет, что он был лишь в начале диспута и потому-де не знал, как он, диспут, прошел и чем закончился. А после не посоветовался ни в бюро партийной организации факультета, ни в партийном комитете университета, то есть не сделал того, что должен был сделать на его месте любой журналист".
Во-вторых, виноват сам Алексеев (самокритика):
"При всем этом я и редакция "Огонька" отдаем себе ясный отчет в том, что, будь речь П. Анисимова по содержанию безупречной, то и в этом случае наша вина остается, потому что сам диспут прошел плохо, кроме вреда, ничего он не дал его участникам. Это совершенно очевидно: в областном комитете мне так и сказали: не было бы ссылки на диспут — и все бы обошлось".
Далее Алексеев переходит в контрнаступление. Наконец-то виноват и сам Смольный. Что же у них происходит в университете?
"На днях я был в Ленинградском государственном университете и пытался по возможности составить для себя более полную картину, как проходил диспут. Прежде всего меня поразил тот факт, что никого из партийных руководителей — решительно никого — на диспуте не было, хотя все о нем знали, так как он готовился задолго. Не было на диспуте и руководителей кафедры. Вначале был профессор коммунист Плоткин, да и тот, попросту говоря, сбежал, когда увидел, во что превращается "диспут". Только этим и можно объяснить тот факт, что нескольким демагогам (самые ярые из них аспирант Киян и студент Аверьянов) удалось, по существу, взять все в свои руки и заглушить трезвые голоса, которые все-таки раздавались на этом странном собрании. На диспуте было много студентов, которые возмущались демагогическими выступлениями Кияна и Аверьянова (фамилия последнего указана ошибочно. — "О"), но были эти ребята плохими ораторами не в пример их злобным оппонентам. Не получив поддержки от старших товарищей, здоровая часть, то есть основная часть молодежи, принуждена была молчать".
Других выступлений нам найти не удалось.
Правда, следы профессора Льва Плоткина, которого метким глазом заметил замглавреда "Огонька", история сохранила. Он работал и. о. заведующего кафедрой русской литературы в Ленинградском университете. Видимо, его как признанного специалиста по русской классической литературе пригласили курировать дебаты на тему тургеневского романа "Отцы и дети".
В политическую и уголовную историю советской литературы ХХ века он вошел тем, что 16 августа 1946 года выступил в прениях по докладу товарища Жданова на Ленинградском общегородском собрании писателей в Смольном. Товарищ Жданов докладывал о постановлении ЦК о журналах "Звезда" и "Ленинград", а попросту — громил Анну Ахматову и Михаила Зощенко площадной бранью. Плоткин выступил тогда с пламенной речью. Потом по праву возглавлял кафедру русской литературы в университете имени того же Жданова. Ахматова, проходя мимо дачи Плоткина в Комарово, говорила: "Построена на моей крови..."
Встать! Суд идет
Собрав все заключения, партия приступила к вынесению приговора. Раздувать публичный скандал с питерским диспутом было признано нецелесообразным. В духе времени решили принять карательные меры местного масштаба, не выносить директивного постановления за пределы Старой площади. Пустили проект на голосование вкруговую и ограничились обменом мнений. Всю черную работу предстояло сделать редакции "Огонька" самой в порядке самокритики и самоочищения:
"1. Редколлегия журнала "Огонек" решила освободить т. Тарасевича от сотрудничества в журнале и приняла меры к недопущению подобных ошибок.
2. С т. Алексеевым состоялась подробная беседа в отделе, ему строго указано на допущенную ошибку.
3. Главному редактору журнала "Огонек" т. Софронову поручено пересмотреть состав внештатных фотокорреспондентов и улучшить воспитательную работу с ними.
4. Факт опубликования фоторепортажа решено обсудить на партийном собрании в редакции журнала "Огонек".
5. Этими мерами считали бы возможным ограничиться.
6. Просим согласия сообщить об этом Ленинградскому обкому КПСС".
Секретарь ЦК и куратор Идеологической комиссии Леонид Ильичев благосклонно согласился. За ним пошли гуськом: Козлов (герой "ленинградского дела"), Пономарев (специалист по международным вопросам), Суслов (будущий серый кардинал), Андропов (будущий царь Лубянки) и престарелый Отто Вильгельмович Куусинен (несостоявшийся президент Финляндской народно-демократической республики).
Кто выиграл и проиграл от этой огоньковской истории почти что полувековой давности? Никто. Спиридонова отправят на полупенсию в Верховный Совет. Козлов через три года умрет от скоротечного рака.
Главным проигравшим будет все поколение Петра Анисимова. Следов Анисимова, Кияна и других достойных героев этой истории в анналах летописей ЛГУ не обнаружено. Застой окончательно изничтожит это поколение.
Например, выпускник астрономического отделения ЛГУ Александр Тронь так вспоминает о судьбе секретаря комитета комсомола ЛГУ Бучина, который вел этот диспут: "После августа 1968-го "подморозило" и на либеральном матмехе. "Ушли" нашего любимого историка — Виктора Тимофеевича Бучина (блестящий профессор, к сожалению, впоследствии спившийся — классическая советская история!) за то, что не остановил публикацию в матмеховской газете Чехословацкого меморандума "2000 слов". Появился товарищ Волков — замдекана, начавший с выговора 135 (!) студентам за вольные посещения лекций. Пошли политзанятия, месячники и прочая идеологическая требуха. Начались аресты. Началась кампания по реабилитации отца народов".
Анатолий Софронов вернется из творческого отпуска и прорулит "Огоньком" еще четверть века.
Михаил Алексеев возглавит журнал "Москва", получит Государственную премию СССР за роман "Ивушка неплакучая" (не путать с его романом "Хлеб — имя существительное"). Став Героем Соцтруда, все же доставит несколько минут волнения агитпропу. В романе "Драчуны" в 1981 году едва ли не первым в подцензурной советской литературе все же расскажет о голоде в Поволжье в 1933 году. Видимо, воспоминания о трагедии родной саратовской деревни были сильнее наград и должностей.
Невольной жертвой этой истории стал... Федор Михайлович Достоевский. После разборки со студентами ЛГУ Анатолий Софронов подал заявку в ЦК на план публикации в "Огоньке" очередной порции собраний сочинений. Тогда с журналом читатели получали тома этой престижной серии, которая украшала книжные полки домашних библиотек. На 1963 год Софронов предложил собрание Проспера Мериме: "Ни разу не издавалось ни в дореволюционной России, ни в СССР". В ЦК не вызвала вопросов и Э. Войнич с ее "Оводом": "Это будет первое собрание сочинений Э. Войнич в мире, к 100-летию со дня рождения писательницы".
А напротив имени Достоевского и его собрания сочинений в 14 томах куратор из ЦК поставил жирный знак вопроса. Какой тут Достоевский, когда даже на Тургеневе обожглись?..