Сразу же после сентябрьской премьеры в Театре им. Вахтангова этот спектакль объявляли центральным событием столичного театрального сезона. Помимо художественных достоинств были и политические обстоятельства. "Дядю Ваню" худрук Вахтанговского театра ставил в условиях кадровой войны, развязанной корифеями труппы, — им в постановках Туминаса мерещилось непочтительное отношение к системе Станиславского и к русской классике вообще. Противостояние закончилось полной творческой и административной победой режиссера.
рекомендует Георгий Песков
Для самого Туминаса "Дядя Ваня" стал первой постановкой в Москве, которая масштабом и глубиной походила бы на сделавшие ему имя легендарные спектакли Малого театра Вильнюса. В репертуаре Вахтанговского "Дядя Ваня" занял пустовавшее лет пятнадцать место флагмана, представляющего лучшие актерские силы в выдающемся режиссерском контексте. Это наиболее убедительная постановка из выпущенных к юбилею Антона Павловича и просто лучший в Москве Чехов. Смотреть его в Петербурге будет особенно интересно: в то же время, что и Вахтанговский театр, неслабым "Дядей Ваней" обзавелась Александринка. Соседствуя бок о бок в программе фестиваля "Дуэль", спектакли американского румына Андрея Щербана и литовца Туминаса обнаруживают неожиданное сходство двух видных западных режиссеров во взглядах на Чехова. Черты лица у московского "Дяди Вани" подчеркнуто прибалтийские — и в общем, и в деталях узнается литовская режиссура. О Чехове Туминаса не перестают спорить с премьеры, признавая масштаб и резко расходясь в оценках.
Настроение спектакля сумрачное, угрюмость сменяется в лучшем случае иронией. На сценическую пустошь из глубины наползает туман, поглотивший усадьбу. У арьера сцены — брошенный пообтрепавшийся садово-скульптурный лев, справа примостился верстак, за ним выпивают, на нем занимаются любовью, есть запылившееся пианино с отбитой ножкой; холодное пространство, пригодное не для жизни, а скорее для дожития.
Каждый из доживающих у Туминаса по-своему прекрасен: вахтанговский "Дядя Ваня" — редкий образец современного режиссерского театра, в котором от актера зависит очень многое. Ключевая стихия — ирония, эксцентрика, бурлеск. Режиссер не устает лукаво потешаться лично над каждым из обиженных судьбой чеховских героев. Наслаждается своей подагрой эксгибиционист Серебряков, страдающий особо сладострастной формой дисморфомании, ковбойствует брутальный плебей доктор Астров, устраивает форменный цирк обладатель чаплинского котелка приживала Телегин. Над фриками этой богадельни возвышается в заглавной роли Сергей Маковецкий — нелепо трогательный полустарик-полуребенок, которого постоянно душат слезы. К своим сорока семи он так и не научился жить по-человечески, и на возлюбленную Елену Андреевну запрыгивает с ногами едва раздевшись. Войницкий у Маковецкого — безвольное тесто, можно вылепить что угодно: в финальной сцене он послушно смотрит на небо, где Соня, такой же постаревший подросток, выцеливает грядущие алмазы, и уходит в туман со смастеренной ею же мученической улыбкой.
Может показаться, что Туминас инсценировал "Дядю Ваню" в схожем со Щербаном ключе, овеществив слова из пьесы о серых пятнах вместо людей, которых затянула и сделала пошляками обывательская жизнь. Но отрезвляющий от похмельных надежд и иллюзий цинизм александринского "Дяди Вани" чужд московскому спектаклю. В нем скорее гуманистически сострадают, и в немалой степени с подачи Фаустаса Латенаса, постоянного композитора Някрошюса и Туминаса. Его музыка непрерывно звучит в вахтанговском "Дяде Ване" все три часа действия, насыщая пустошь эмоциональным озоном.