Русский музей решил передать икону Богоматери Торопецкой XII века храму элитного коттеджного поселка в Подмосковье. Решение подается как преодоление большевистского наследия в отношении к церкви, но корреспондент "Власти" Анна Толстова усмотрела в нем скорее восстановление большевистской музейной политики.
Решение о передаче иконы было принято молниеносно. 24 ноября патриарх Кирилл обратился к министру культуры РФ Александру Авдееву с просьбой "рассмотреть возможность организации временного пребывания иконы "Богоматерь Одигитрия Корсунская" во вновь отстроенном приделе Корсунской иконы Божией Матери храма Святого благоверного князя Александра Невского, расположенного в сельском поселении Павло-Слободское Истринского района Московской области". На следующий день Русский музей, в котором хранится затребованная "Одигитрия", получил предписание выдать памятник древнерусской живописи, подписанное директором департамента культурного наследия и изобразительного искусства Министерства культуры Рамазаном Колоевым. Музейное руководство, похоже, намеревалось передать икону без лишнего шума, благо образ не находится в постоянной экспозиции, но информация просочилась в прессу (первым об этом сообщил 26 ноября "Коммерсантъ"). Случился скандал, музею пришлось послать в подмосковный храм комиссию, на месте обследовавшую температурный, влажностный и световой режимы в помещении, и созвать реставрационный совет, который разрешил отдать икону. Сотрудники отдела древнерусской живописи Русского музея протестовали против передачи, но вынуждены были подчиниться администрации под угрозой увольнения.
Их протесты понятны: "Богоматерь Одигитрия Корсунская", известная также как "Эфесская", "Полоцкая" и "Торопецкая", одна из древнейших икон в собрании Русского музея. Одни специалисты датируют ее XII веком и приписывают византийскому мастеру, другие полагают, что византийский образ был утрачен и в XIV веке заменен новым — работы псковского иконописца, что, впрочем, нисколько не умаляет его художественных достоинств. По преданию, список с эфесского образа Богоматери в XII веке привезли в Полоцк из Византии для основанного Ефросиньей Полоцкой Богородицкого монастыря, а в XVII веке полоцкая "Одигитрия" оказалась в Корсунско-Богородицком соборе города Торопец. В 1920-е годы собор закрыли, "Богоматерь Торопецкая" вначале попала в местный краеведческий музей, а в 1930-е ее передали Русскому музею. В последние годы община Корсунско-Богородицкого собора не раз просила вернуть образ, однако ни в музее, ни в Министерстве культуры это не сочли возможным.
Тем более скандальным выглядит решение поместить образ в недавно построенный храм, с которым у "Богоматери Торопецкой" нет никаких исторических связей. Связь тут скорее финансового толка. Упомянутое патриархом "поселение Павло-Слободское Истринского района Московской области" — это коттеджный поселок "Княжье озеро", который возводит строительная компания "Сапсан". На рекламном сайте "Княжьего озера" в разделе "Инфраструктура" наряду с ресторанами, торговым центром и зоопарком значится "храм в честь Святого благоверного князя Александра Невского". Президент группы компаний "Сапсан" православный бизнесмен Сергей Шмаков занимается благотворительностью, в том числе жертвует на реставрацию Корсунско-Богородицкого собора в Торопце. 5 декабря освящать храм Александра Невского в "Княжьем озере" должен был патриарх Кирилл — икону явно торопились получить к церемонии.
По мнению реставраторов Русского музея, икона, которую из-за хрупкости красочного слоя боятся выставить даже в постоянной экспозиции, не подлежит транспортировке и нуждается в постоянном присмотре специалистов. Однако Министерство культуры в официальном комментарии уверяет: "Для иконы созданы условия, отвечающие всем современным требованиям хранения музейных экспонатов. Кроме того, приход готов заключить договор с Государственным Русским музеем, где хранится данная икона, на оплату услуг специалистов, которые будут наблюдать за состоянием иконы и контролировать необходимый режим".
Это не первый реституционный спор между музеями и Русской православной церковью. В конце 2007 года президент Владимир Путин по просьбе патриарха Алексия II распорядился передать частицу ризы Господней из Музеев Кремля в храм Христа Спасителя. Музеи Кремля не раз возвращали церкви изъятые у нее святыни еще в 1980-е и 1990-е годы: тогда дело касалось реликвий, важных не с художественной, а с церковной точки зрения, например мощей. Однако на этот раз речь зашла о святыне, которая с начала XVII века хранилась в Кремле и которой РПЦ никогда не владела. Частица ризы Господней была преподнесена царю Михаилу Федоровичу персидским шахом Аббасом I, входила в число царских реликвий, хранившихся в кремлевских соборах, Успенском и Благовещенском, и считалась частью государственной казны. Кроме того, патриархия потребовала передать ризу в ковчежце — уникальном произведении начала XVII века, вышедшем из мастерских шаха Аббаса и имеющем музейную ценность. Иными словами, по президентскому указу церкви передавалась государственная реликвия (она же музейный экспонат), никакого исторического отношения ни к РПЦ, ни к храму Христа Спасителя ни имевшая. Вслед за этим патриархия заявила о своих притязаниях на ряд других кремлевских реликвий — их также передали в храм Христа Спасителя летом 2008 года.
В конце 2008 года РПЦ обратила внимание на коллекцию иконописи Третьяковской галереи: патриарх Алексий II настоятельно просил музей выдать "Троицу" Андрея Рублева для богослужения в Троицын день в Троице-Сергиеву лавру. Тогдашний директор Третьяковки Валентин Родионов был готов отпустить икону, но реставраторы и хранители музея, вызвав на себя огонь общественной критики, не позволили подвергать опасности одно из самых знаменитых произведений древнерусской живописи. По мнению экспертов, транспортировка и трехдневное пребывание в сыром Троицком соборе могли быть губительны для "Троицы". Особой богослужебной надобности в "гастролях" иконы тоже не было: место ее в иконостасе собора не пустует — она заменена точным списком рублевского образа, да и чудотворной эта "Троица" не считается.
Многим казалось, что предъявление прав на рублевскую икону — пробный шар в вопросе о церковной реституции. Патриарх Алексий II даже просил содействия у министра культуры Александра Авдеева, но тогда министерство устранилось от участия в споре, а Валентин Родионов не смог совладать со своим коллективом. В результате "Троица" осталась в музее, правда, директор был вскоре отправлен в отставку. Теперь же руководство Русского музея, видимо наученное этим опытом, решило не лезть на рожон.
С конституционной точки зрения передача музейных экспонатов в собственность церкви сегодня невозможна. Федеральный закон "О музейном фонде РФ и музеях в РФ" гласит: "Музейные предметы и музейные коллекции, входящие в состав государственной части музейного фонда Российской Федерации, не подлежат отчуждению... Музейная коллекция является неделимой" (ст. 15). Во всех вышеупомянутых случаях оформлялась передача церкви музейных экспонатов на временное хранение. То есть ответственность за состояние и сохранность памятников, покинувших музеи, до сих пор лежит на музейных сотрудниках, и их беспокойство можно понять.
В комментарии Министерства культуры в связи с выдачей иконы из Русского музея говорится, что "временная передача святынь древнерусского искусства осуществляется в интересах верующих". Видимо, интересы неверующих министерство во внимание не принимает, хотя они такие же полноправные граждане РФ. В музейном пространстве икона доступна людям всех убеждений и вероисповеданий: верующие беспрепятственно молятся в залах древнерусского отдела Третьяковки, но здесь можно также увидеть экскурсантов из Индии, Египта или Татарии. Однако трудно предположить, что иконой, изъятой из музея и помещенной в православную церковь, захотят полюбоваться мусульмане и буддисты.
Между тем в вопросе реституции многие не на стороне музеев. Дескать, большевики грабили и разоряли церкви и монастыри, музейщики хранили награбленное, место иконы в храме, пришло время восстановить справедливость и покончить с большевизмом.
В годы советской власти церковные памятники действительно пережили две волны уничтожения: в 1920-1930-е и в 1960-е. Множество храмов было разрушено, закрыто, перестроено, и музейные работники как раз спасали церковное искусство, прятали в запасниках иконы, ризы, священные сосуды, зачастую рискуя быть обвиненными в потворстве мракобесию. Иконы в музеях не гнили — напротив, их реставрировали, изучали, публиковали в научных трудах и каталогах. Более того, хранение предметов культа, имеющих художественную ценность, в музеях, государственных, частных или церковных, это мировая практика, имеющая многовековую историю. Взять ту же Шатцкаммер в венском Хофбурге — сокровищницу Габсбургов, где собраны духовные реликвии Священной Римской империи вроде гвоздя Христова или плата Вероники.
В России движение за музеефикацию памятников церковного искусства началось задолго до Октябрьской революции: часто редкие иконы, облачения, священные сосуды изымались из богослужебного обихода и передавались в епархиальные древлехранилища самими клириками. Это отчасти связано с успехами отечественной археологии и византинистики, с открытием в конце XIX века древнерусской иконы — в прямом (доски начали освобождать от окладов) и переносном смысле. Кстати, именно настоящая музейная реставрация 1904 года сделала многократно записанную, потемневшую и спрятанную под тяжеловесным золотым окладом "Троицу" из Троицкого собора Троице-Сергиевой лавры той вершиной русской иконописи, какой мы ее сейчас воспринимаем, и позволила приписать икону Андрею Рублеву.
Только распространение музейного пиетета в отношении древнерусской живописи позволяло спасать иконы от варварских поновлений, а фрески — от прямого уничтожения. Вовсе не большевики погубили уникальные фрески XII века в одной из древнейших русских церквей — Георгиевском соборе в Старой Ладоге: в конце XVIII и начале XIX века их просто сбили по распоряжению церковного начальства. Немногие сохранившиеся до наших дней фрагменты спасло лишь то, что в середине XIX века они попали в поле зрения Императорской археологической комиссии. Правда, и после того, как фрески оказались под надзором этой влиятельной столичной организации, местные невежественные церковники затеяли в храме разрушительный ремонт, остановить который смогло лишь вмешательство специалистов.
Что же касается наследия большевизма, оно скорее проявляется в легкости, с какой президент и Министерство культуры отдают распоряжения музеям выдать что-то из их фондов — без обсуждения с экспертным сообществом.
Такая практика была очень распространена в конце 1920-х — начале 1930-х годов, когда из Эрмитажа были проданы за границу произведения Рафаэля, Тициана, Ван Эйка, Рубенса, Рембрандта, Ван Дейка, Пуссена — в этом траурном списке сотни великих полотен. И даже в те годы сотрудники музея находили в себе силы протестовать: пытались защищать фонды, писали письма товарищу Сталину. В результате сталинских распродаж Эрмитаж перестал быть музеем шедевров: он по-прежнему входит в клуб пяти крупнейших музеев мира, но его картинная галерея больше не идет в сравнение с картинными галереями Лувра и Метрополитен-музея.
Практика изъятия экспонатов из советских музеев продолжалась и в послесталинскую эпоху. Так, в 1972 году известный "друг Советского Союза" Арманд Хаммер преподнес Эрмитажу портрет Гойи (в его подлинности ученые до сих пор сомневаются), намекнув партии и правительству, что в обмен желал бы получить что-нибудь из Малевича. Тогда, несмотря на все приказы министра культуры Екатерины Фурцевой, директор Русского музея Василий Пушкарев, рискуя постом, наотрез отказался отдавать своих Малевичей — сговорчивее оказалась Третьяковка. Полученный Хаммером из Третьяковской галереи "Динамический супрематизм" 1916 года теперь украшает Музей Людвига в Кельне.
В 1972-м советскому руководству казалось, что живописью Малевича дорожить не стоит — чай не Налбандян. Если бы спросили музейщиков, они бы могли рассказать, что за пределами СССР нет ни одной книги по истории искусства XX века, где не был бы упомянут Малевич. Как, впрочем, нет и ни одной, где упоминался бы Налбандян. Сейчас Малевич — самый дорогой русский художник. Даже если переводить разговор о национальном культурном наследии на язык цен, выясняется, что к мнению музейного сообщества стоит прислушиваться.