Выставка живопись
В ГМИИ имени Пушкина в рамках "Декабрьских вечеров" открылась выставка "Лики истории в европейском искусстве XIX века". Около ста картин, акварелей, гравюр и произведений прикладного искусства из музеев России, Франции, Германии, Британии и Италии собраны вместе, чтобы рассказать о рождении историзма, причем не только художественного. В историях разбиралась АННА ТОЛСТОВА.
Концепция выставки, увы, интереснее, чем ее наполнение. Прямо скажем, не шедевр на шедевре. Например, хваленая "Смерть Марата" — не оригинал Жака Луи Давида из Брюсселя, а копия (Давидов "Марат" был для присутственных мест времен якобинской диктатуры чем-то вроде налбандяновского "Брежнева") работы мастерской, но не из Лувра, а всего лишь из Музея Французской революции в замке Визиль под Греноблем. Правда, из Лувра привезли Давидов эскиз к "Клятве Горациев" — дивная, почти экспрессионистская живопись — и "Роже и Анжелику" Жана Огюста Доминика Энгра, перл театрального неоклассицизма. Из галереи Тейт — картины трех прерафаэлитов, в том числе знаменитых "Клаудио и Изабеллу" Уильяма Холмана Ханта, из берлинской Старой национальной галереи — эскизик Адольфа Менцеля к "Круглому столу в Сан-Суси" из эпопеи о Фридрихе Великом, из парижского Музея Гюстава Моро — символистский иконостас Моро "История человечества". Однако большинство вещей — из самого ГМИИ, Эрмитажа, Русского музея, Третьяковки и российской провинции. Впрочем, и этого достаточно, чтобы проиллюстрировать идею фестиваля и выставки.
Идея, собственно, состоит в том, что XIX век — век историзма. Не того, который в советском искусствознании презрительно звали эклектикой, хотя и ей уделено немало внимания: практически все "неостили", от помпеянского до "второго рококо", показаны в фарфоре, серебре, бронзе и мебели. Речь об историзме в широком и высоком смысле слова: о рождении исторической науки и призыве Леопольда фон Ранке писать историю "как оно было на самом деле", о рождении философии истории и Гегеле. Наконец, о том, что в общественном сознании история окончательно вытесняет мифологию — самым популярным чтением делаются романы Вальтера Скотта и Дюма-отца. И подобно тому, как программа "Декабрьских вечеров" представляет все формы историзма в музыке, от арий из "Бориса Годунова" до выступлений аутентистов вроде Жорди Саваля, так и экспозиция говорит о разнообразных проявлениях историзма в изобразительном искусстве.
Вот современность, осознанная как часть истории и увиденная с разных точек зрения: если Давид и его школа прославляют Наполеона и империю, то Франсиско Гойя в "Бедствиях войны" рисует оборотную сторону наполеоновских триумфов. Вот история, понятая как археология: только толпа обнаженных прелестниц может спасти творения таких дотошных реставраторов древнего быта, как Лоуренс Альма-Тадема и Эдвард Пойнтер, от академической скуки. Вот стилизация истории — и в искусстве, и в жизни: назарейцы с Фридрихом Овербеком во главе отпускают локоны до плеч, напяливают береты а-ля Рафаэль, объединяются в средневековую гильдию и отправляются в Рим, чтобы, проникаясь духом Ренессанса, писать в манере и технике Перуджино. Вот профанация истории: сентиментальная вдовушка "Валентина Миланская, оплакивающая смерть мужа, герцога Орлеанского" кисти Флери Ришара, одного из лидеров направления, которое ироничные французы прозвали "стиль трубадур". Поверяющий археологию воображением Менцель со своей "Фридерицианой" — это о роли личности в истории, Карл Фридрих Шинкель с фантазийными "Готическими соборами" — об имперсональной истории немецкого духа. А живописный цикл бельгийца Луи Галле про графа Эгмонта, воспетого Гете и Бетховеном,— о том, как недавно обретшая независимость Бельгия ищет и канонизирует собственных национальных героев.
На выставке много русской живописи, и местами она вполне вписывается в европейский контекст. Библейские пейзажи Василия Поленова, пассеистические стилизации Валентина Серова и мирискусников, археологические декорации Александра Головина к мейерхольдовскому "Борису Годунову", неоязычество Николая Рериха, псевдонародные сказочки Виктора Васнецова и Михаила Нестерова — аналоги можно найти в любой западной школе. Есть даже забавные рифмы: "Две девушки на террасе" французского символиста Шарля Франсуа Проспера Герена как две капли воды — и шпалерным колоритом, и гобеленным настроением — похожи на висящий рядом "Осенний мотив" Виктора Борисова-Мусатова. Но что касается главных русских исторических картин, представленных в ГМИИ эскизами, тут совсем другое дело. "Последний день Помпеи" Карла Брюллова, "Явление Мессии" Александра Иванова, "Боярыня Морозова" Василия Сурикова, "Выход Христа с учениками в Гефсиманский сад" Николая Ге — это же не про историю и не про современность, не про национальных героев и не про археологию. Это же про главный вопрос русского искусства: что есть истина? Не историческая достоверность, а Истина с большой буквы. То есть у русской исторической живописи тоже свой особый путь.