Фестиваль театр
Фестиваль NET, посвященный 20-летию падения Берлинской стены и прошедший при поддержке Фонда Михаила Прохорова и Райффайзенбанка, завершила постановка известного немецкого режиссера Армина Петраса. Спектакль о людях, для которых возвели ту стену, оценила АЛЛА ШЕНДЕРОВА.
Армин Петрас в Театре имени Горького занимается примерно тем же, чем палеонтолог, воссоздающий по костям тело мамонта,— по пьесам разных эпох он восстанавливает историю Германии. И шире — историю вообще. В репертуаре его театра Гете уживается с Бюхнером, Львом Толстым и "новодрамщиком" Юрием Клавдиевым. Не так давно к ним прибавился и Вернер Бройниг с романом "Руммельплац". Написанный в 60-е годы роман о жизни послевоенного немецкого городка, где шахтеры добывают уран для советской оборонки, пьют, ходят в луна-парк и рассуждают о социализме, в ГДР был сразу запрещен. Вскоре автор умер. Роман был опубликован в 2007 году и стал сенсацией.
Если бы Армин Петрас был реалистом, то и впрямь могло получиться нечто вроде советской производственной пьесы. Правда, герои Бройнига сталкиваются со всеми побочными прелестями нового режима: перевыполнившему норму шахтеру проламывают череп, руководство бумажной фабрики бежит на Запад, молодежь, танцующую буги-вуги, разгоняет милиция. Но палеонтологический интерес господина Петраса распространяется и на разные театральные стили. Он с завидной легкостью сочетает приемы реализма и соцреализма (вроде фронтальной мизансцены со знаменем) с прямыми обращениями в зал, свойственными театру Бертольта Брехта, и тревожным карнавалом, который напомнит русскому театроведу о традициях Вахтангова.
Пьяная песня буфетчицы (талантливая Бритта Хаммельштайн) о том, как "это было в первый раз", возвышается до трагической клоунады. На экране мелькают мрачные фигуры в касках, изображение медленно ползет вниз, а помост, на который оно проецируется,— вверх, словно зал и впрямь спускается в шахту. Картина тяжкого труда перебивается романтическим монологом о минералах: они вечны и не боятся смерти. В следующий миг шахтеры появляются на сцене в тех же касках и с бурами, но в одних кальсонах — и начинают жадно рассуждать о женщинах. Жеребячество быстро превращается в буффонаду, поскольку главный "бабник" — переодетая, с намалеванными сажей усами актриса Регине Циммерман. Ее Москва запомнила как Эмилию Галотти в одноименном спектакле Михаэля Тальхаймера (его привозили на NET-2005): мало кто умеет так выразительно молчать, как она. В "Руммельплац" она великолепна и как трагическая, и как острохарактерная актриса, умеющая пластикой передать все: от отчаяния перед забуксовавшей техникой (ее героиня Рут — первая женщина-машинист на бумажном комбинате) до эйфории, которая охватывает Рут, впервые увидевшую море.
Сценограф Сюзанне Шубот испещрила дощатый сценический помост люками, из которых появляются шахтеры. Под одним из них оказывается крошечное "море", где плещется Рут, затягивая сослуживца в воду и стаскивая с него одежду. "Не путайте натуральную жизнь и ее изображение!" — успевает крикнуть в зал актер Кристиан Баус, поспешно зажимая между ног свое "достоинство". Брызги воды, дружный хохот зала, кошачьи изгибы актрисы — как тут не понять, что юность — единственное достояние героев Бройнига. И они знают об этом. Иногда, словно очнувшись, начинают рассуждать о себе — поколении "без корней и глубины", которое строит социализм, распевает антисоветские частушки и превращает буги-вуги в демонстрацию протеста. Пестрая толпа, надвигающаяся на зал в изломанном жутковатом танце,— самое сильное воспоминание от спектакля.
Финал у романа открытый. Прошло несколько лет, забавная анимация на экране иллюстрирует запуск первого спутника. "Появились деньги, бабы выстраиваются в очередь",— балагурит паренек с намалеванными усами. Однако согбенные плечи героев выдают все ту же безысходность. Спасательный аппарат, изобретенный одним из шахтеров, оказывается никому не нужным. Вообще социализму люди, похоже, не нужны. И старый партиец Фишер, впервые усомнившийся в светлом будущем, обращается к сидящим в зале потомкам: "Когда же появится пейзаж без героев?!" Но те только конфузливо усмехаются.