Выставка история
В Музее политической истории России открылась выставка "Лев Революции", посвященная 130-летию Льва Троцкого и опечалившая МИХАИЛА ТРОФИМЕНКОВА.
Такая выставка имеет право не на комнатушку номер девять в особняке Кшесинской, а на Центральный выставочный зал. Представляю, какую экспозицию отгрохали бы, например, французы в честь такой фигуры. "Красного Марата", если говорить о таланте публициста и оратора. "Красного Робеспьера", если иметь в виду беспощадность, с которой интеллектуал из европейских кафе ставил к стенке дрогнувших в бою командиров. "Красного Бонапарта", неведомым науке способом создавшего из бандитского табора мощнейшую армию, которую возглавили тысячи зачарованных им царских офицеров. Творцов он тоже зачаровывал. Самозабвенного Всеволода Мейерхольда, притворно простецкого Сергея Есенина, будущего белоэмигранта Юрия Анненкова, нарисовавшего для Троцкого легендарную кожаную сбрую наркомвоенмора: на выставке можно увидеть два его блестящих рисунка.
На открытке "Вожди пролетарской революции" (1918) — Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов и почему-то тишайший Луначарский. Можно ли представить выставку, посвященную кому-то из них, кроме Троцкого? Только его Плутарх включил бы в свои "Жизнеописания". Он просто из другой эпохи, скорее всего, из республиканского Рима. И рок преследовал его античный. Четверо детей погибли при его жизни. Нину затравили, Зину довели до самоубийства, Сергея расстреляли, Льва, судя по всему, убили в парижской клинике. Все, кто соприкасался с Троцким, были обречены как зачумленные. Его даже не упрекнешь в эксцессах революции, восторгу и ужасу которой сын Давида Бронштейна, еврея-помещика, редкой для России птицы, оказался наиболее соразмерен.
Его эпоха масштаб его личности понимала. Белогвардейцы рисовали его Сатаной, крючконосым, со звездой Давида на шее, восседающим на Кремлевской стене, на горе черепов, витающим в адском пламени,— это все понятно. Какой-то декадент из журнала "Республиканец" (1918) изобразил его Арлекином, которого дергает за веревочку кайзер. Арлекин для сознания 1910-х годов — почти что дьявол. Но вот советский плакат (1918) Виктора Дени. Троцкий — святой Георгий на белом коне, разящий копьем "дракона контрреволюции". Тот же Дени изобразит жалкого карлика в ежовых рукавицах на плакате "Уничтожим гадину!" (1937). Такое вот иконоборчество. Про Каменева таких плакатов не рисовали.
Но на выставке все это лишь намечено пунктиром. Вот чудное тюремное фото (1905). Троцкий позирует: нога на ногу, руки сцеплены на колене, вдохновенно-театральный взгляд ввысь. Как из этого то ли Арлекина, то ли присяжного поверенного вырос Троцкий, не понять. Может быть, не хватает фотографий родителей. Есть нервный автограф сына, Льва Седова, но нет автографов самого Троцкого.
Главная беда выставки в том, что Троцкий остается локальной фигурой. Школьная тетрадь с его портретом (над цитатой, надо же, из Ленина), платок, который дарили делегатам Первого всесоюзного съезда учителей (портрет вырезан), резолюции заводских партсобраний (1927) с требованием исключить гада из ВКП(б). Мелковато для выставки, посвященной человеку, которым восхищались Андре Мальро, Андре Бретон, Бернард Шоу, а Уинстон Черчилль называл людоедом. Кроме того, Троцкий неотделим от троцкистов, которые, впрочем, называли себя большевиками-ленинцами. Троцкисты, конечно, сектанты. Но, как ни крути, именно "комиссия Дьюи", созданная Троцким в США в 1937 году, первой разоблачила сталинские фальсифицированные процессы. И только эти сектанты, и никто, кроме них, начиная с 1920-х годов не сражался — от Испании до Вьетнама, от Колымы до Освенцима — против двух зол одновременно: против фашизма и сталинизма. Опровергая тем самым все распространенные благоглупости о том, что третьего пути не бывает, а из двух зол надо выбирать меньшее. Но об этом выставка тем более умалчивает.