"Предать земле с пренебрежением, достойным самоубийц"

200 лет назад, в 1809 году, началась эпидемия самоубийств среди якутов. Как выяснил обозреватель "Власти" Евгений Жирнов, подобные эпидемии повторялись потом не раз. После революции 1905-1907 годов массово сводили счеты с жизнью учащиеся, после Гражданской войны стрелялись большевики, а в середине 1930-х — прокуроры.

При содействии издательства Вагриус "Власть" представляет серию исторических материалов в рубрике АРХИВ

"Вселить в обывателях отвращение от самоубийств"

До начала XIX века вопросы жизни и смерти обитателей отдаленных на тысячи верст от Санкт-Петербурга якутских улусов редко беспокоили российскую правящую элиту. Высокая смертность якутских инородцев, правда, существенно влияла на поступление в казну "мягкой рухляди" — ценных мехов. Однако эта проблема решалась путем нажима на губернскую администрацию, которая, в свою очередь, нажимала на уездные власти, а те — на якутскую родовую знать, в результате казна получала все недостающее.

Но самоубийства, принимающие характер эпидемии, были совершенно иным делом. По далеко не полным сведениям, в 1809 году в якутских землях покончили с собой 23 человека, что для 142-тысячного народа было громадной цифрой, во много раз превышавшей показатели по европейским губерниям России. Не менее важно было то, что главным инструментом превращения сибирских инородцев в послушных данников Московского царства, а затем и подданных Российской империи не без основания считалась Русская православная церковь. Убивавшие себя якуты покушались не только на свою жизнь, но и на важнейшие догматы церкви, относившей самоубийство к смертным грехам. Дальнейшее, несмотря на увещевания священников, распространение самоубийственного поветрия могло подорвать авторитет церкви, что грозило власти непредсказуемыми последствиями.

Однако серьезного опыта борьбы с самоубийствами среди инородцев в России не существовало. До начала XVIII века проблема считалась сугубо церковной и тех, кто добровольно ушел из жизни, запрещалось хоронить у церквей или на кладбищах по христианскому обряду. На тех же, кто не довел своего замысла до конца, накладывались разнообразные церковные наказания — от покаяния до заключения в монастыри.

Лишь Петр I с 1716 года сделал борьбу с самоубийствами государственным делом и внес в Воинский устав 164-й артикул: "Ежели кто себя убьет, то подлежит тело его палачу в безвестное место отволочь и закопать, волоча прежде по улицам и обозу". И все же царь-реформатор сделал исключение для одной категории самоубийц: "Ежели кто учинит в беспамятстве, болезни, в меланхолии, то оное тело в особливом, но не бесчестном месте похоронить".

По всей видимости, эти меры показались царю не слишком эффективными, и в Морском уставе, изданном в 1720 году, Петр I ужесточил наказание за самовольную смерть: "Кто захочет сам себя убить и его в том застанут, того повесить на райне (рее.— "Власть"), а ежели кто сам себя убьет, тот и мертвый за ноги повешен быть имеет". И с тех пор законодательство по борьбе с самоубийствами не менялось и не пополнялось.

Проблема усугублялась еще и тем, что прежде эпидемий самоубийств в России не случалось — что-то похожее, как писали исследователи, произошло в отечественной истории лишь один раз, в правление Екатерины II.

"Императрица Екатерина II,— писал русский юрист Павел Булацель,— нуждаясь в новобранцах, издала указ, в котором объявлялось, что все русские подданные, которые вступят добровольно в ряды войска, получат свободу. Последствием этого указа было то, что крепостные крестьяне целыми массами стали поступать вольноопределяющимися в армию. Дворянство подняло вопль, и Екатерина II, снизойдя к просьбам землевладельцев, отменила свой указ и приказала всем крепостным вернуться снова к своим господам. Многие, однако, не захотели подчиниться этому новому указу и, опасаясь гнева своих господ, окончили жизнь самоубийством".

Никакого иного средства борьбы с этой эпидемией, кроме петровских уставов, применять не стали. Так что и при решении вопроса о борьбе с якутской напастью отойти от канонов опять же не решились.

Но с применением на практике артикула 164 возникли довольно серьезные затруднения. Установившийся порядок требовал, чтобы каждый случай самоубийства рассматривался в суде, чтобы определить, в каком состоянии совершен уход из жизни и не следует ли хоронить покойного "в особливом, но не бесчестном месте". Если же смягчающих обстоятельств не нашлось, приговор суда поступал в областное правление Якутской округи, а затем его должен был утвердить губернатор Иркутской губернии, в которую входили якутские земли.

"Исполнение сего закона над самоубийцею,— говорилось в рапорте областного правления губернатору в 1809 году,— по установленному порядку течения дел не иначе должно производить, как в то время, когда начальником губернии утверждено будет по каждому такому делу определение областного правления, в которое по обширности Якутской округи дела поступают не ранее года от времени происшествия, и как мертвое тело от столь долгого времени бывает уже совершенно неспособно к произведению над ним означенного узаконения, то областное правление полагало: как скоро следствие о самоубийстве кончится и если по оному не откроется побудительных к самоубийству причин, измененных в толковании на воинский 164 артикул, то, не ожидая настоящего решения делу, приводить оный в действие".

В некоторых случаях благодаря морозу и близости суда к областному правлению тело удавалось сохранить до получения окончательного решения.

"В Областном правлении,— говорилось в указе Якутскому уездному суду в 1809 году,— слушав дело, представленное из оного уездного суда, об удавившемся Батурусского улуса князца Павла Неустроева роднике Турахе Оргуерове приказали: поелику подобных самоубийств по Якутской округе происходит весьма часто и причины, кои бы могли некоторым образом извинить таковые постыдные человечеству действия, не открываются, дабы прекратить оные, то нет иных способов, как только предать мертвые тела самоубийц сих позорному погребению, что хотя Правление и давно имело в предмете исполнить, но долговременность продолжения следствия о сих происшествиях, подвергая тела тлению, отнимала всю к тому возможность. Поелику же якут Оргуеров удавлен только в сентябре месяце и по холодному времени тело его, будучи сохранено от тления и повреждения и, следовательно, от смрадного запаху, могущего иметь влияние на здоровье людей, удобно может употреблено быть, дабы вселить в обывателях отвращение от самоубийств и мерзость к таковым постыдным для человечества жестокостям, а потому тело помянутого Оргуерова по силе воинского 164 артикула заставить палача волочить по наслегу в виду людей и потом, оттаща в бесчестное место, предать земле с пренебрежением, достойным самоубийц".

В 1810 году началось уже широкое применение позорного захоронения без особых формальностей, как предписывал указ императора Александра I:

"Ежели следствием открыто будет, что самоубийство произведено без участия в оном другого лица и не в болезни, лишающей человека здравого рассудка, но от единого ожесточения нрава или суеверия и тому подобного, то, чтоб следователь, не ожидая настоящего решения делу обыкновенным судебным порядком, а по окончании исследования в то же время на месте самого происшествия приступал в виду родовичей самоубийцы... к точному исполнению над мертвым телом обряда, изъясненного в 164 артикуле воинского сухопутного устава; дело же представлять своим порядком куда следует".

В результате уже в 1810 году количество зафиксированных и расследованных самоубийств уменьшилось до 17, а в следующем году эпидемию добровольных уходов из жизни сочли закончившейся.

"Плодородная почва для выращивания депрессии"

Позднее на протяжении многих лет исследователи пытались установить причину возникновения самоубийственной эпидемии. К примеру, работавший прокурором Якутии в 1920-х годах Дмитрий Шепилов, впоследствии ставший министром иностранных дел СССР и членом Президиума ЦК КПСС, о причинах той почти забытой волны самоубийств писал:

"Поражающая бедность, нищета, хронические голодания, невыносимые жилищные условия, при недоброкачественности пищи рождавшие массу заболеваний,— такова та обстановка у подавляющей части якутского населения и таковы же причины, которые создавали весьма плодородную почву для выращивания настроения полной психологической депрессии, переходящей в решение добровольного ухода из жизни".

Судя по записям исследователя быта якутов Василия Трощанского об атмосфере якутских жилищ, мнение Шепилова было весьма и весьма близко к истине:

"Она менее ужасна, чем смрад от падали, но невыносимее атмосферы казарменных отхожих мест глухих провинций — в юрте и этот запах имеется в более или менее достаточном количестве, так как дети до 3-4-х летнего возраста совершают все свои отправления на полу и где придется в течение всей зимы, а пол земляной и никогда не исправляется... При входе в юрту у вас сейчас же завертит буровом в носу, потом крутнет во лбу и запершит в горле, а затем станет тошнить".

Сам собой напрашивался вывод о том, что череда самоубийств возникла лишь из-за крайней нищеты. Но во время следующей подобной эпидемии накладывали на себя руки те, у кого не было материальных проблем, и даже члены состоятельных российских семейств.

Началась она вскоре после первой русской революции, в 1907 году, а распространялась почти исключительно среди учащихся и студентов. Причем независимо от того, в военных или гражданских учебных заведениях они учились. В кадетских корпусах, военных школах и военных училищах Российской империи на протяжении многих лет (статистика собиралась с 1884 года) количество самоубийств колебалось от одного до четырех на всю страну. И вдруг с 1905 года начался неожиданный рост, и к 1908 году число самоубийц достигло 11 за год. Не слишком большая, казалось бы, цифра, учитывая, что в 1908 году в военно-учебных заведениях воспитывалось 17,5 тыс. человек. Но такой неожиданный и неостанавливающийся рост вызвал беспокойство не только у родителей будущих офицеров, но и в Военном министерстве и при императорском дворе.

Еще более удручающей выглядела картина в гражданских средних учебных заведениях. Там при вдесятеро большем количестве учащихся — 174 тыс. в 1908 году — на протяжении тех же лет по числу самоубийств наблюдалась относительно стабильная картина: за год добровольно уходили из жизни от 5 до 17 гимназистов и учащихся разнообразных училищ. Но в 1906 году эта цифра выросла до 32, а в следующем году — до 47.

Педагоги, врачи и публицисты вместе с родителями и специалистами из всех областей знаний пытались найти ответ на вопрос о причинах массовых юношеских самоубийств и изыскать способы борьбы с ними. Естественно, о применении петровского Воинского устава речи уже не заходило. Самоубийство хотя и считалось преступлением, но с 1832 года за попытку убить себя лишь ссылали в Сибирь, а затем отменили и это наказание.

По мере сближения России с цивилизованной Европой смягчились и правила похорон самоубийц. Теперь врач обычно давал заключение о том, что покойный перед смертью находился в невменяемом состоянии. Его отпевали в церкви, хоронили на кладбище — если полагалось, то и с воинскими почестями.

Именно эти почести, как считали некоторые военные чины, служили стимулом к самоубийству кадетов и юнкеров. Какой-нибудь замученный издевками товарищей кадет видел, как хоронят другого несчастного и все обидчики вынуждены салютовать ему, хотел получить свою долю славы и стрелялся, вешался или выбрасывался из окна.

Другие наставники юношества утверждали, что первопричина эпидемии самоубийств — ослабление религиозного воспитания и слишком формальное преподавание Закона Божьего. Они приводили множество примеров того, что именно из-за отсутствия богобоязненности и утраты понятия о смертном грехе и происходят самоубийства.

Но все писавшие о юношеской эпидемии самоубийств, кроме журналистов, были уверены в том, что в широком распространении эпидемии виноваты прежде всего газеты. После их репортажей об очередном самоубийстве юноши или девушки обязательно находились желающие повторить опыт. В ответ на подобные обвинения издатели и редакторы пытались доказать, что молодежь, в особенности в военно-учебных заведениях, газет не читает. Но оправдания звучали неубедительно. В некоторых городах поборники моральной цензуры добивались успеха: газеты переставали печатать сообщения о самоубийствах. Однако это никак не влияло на статистику добровольных уходов из жизни и их количество продолжало нарастать.

Как свидетельствовал в своем исследовании врач Н. М. Попов, только в одном учебном округе (а в России в начале XX века их было 12) в 1908 году произошло 15 самоубийств учащихся, в 1909 году — 27, а в 1910 году — 28. Доктор Попов скрупулезно собрал истории всех ушедших из жизни и покушавшихся на самоубийство учащихся, и в результате получилась достаточно ясная картина. Если отбросить страдавших от несчастной любви, а также нервнобольных и имевших психические отклонения, то оказывалось, что самоубийцы — выходцы из тех слоев общества, которым в прежние времена, до отмены крепостного права, прием в учебные заведения выше церковно-приходской школы был закрыт. Их родители стремились выучить детей, дать им знания и обеспечить жизнь, которой у них самих не было. Многие надрывались из последних сил, чтобы оплатить учебу в гимназии. И если родители всеми силами стремились заставить отпрыска прилежно учиться, а у того не хватало ума, усидчивости, да и просто желания, случалась катастрофа: молодые люди, измученные учителями, плохими оценками и страхом перед родителями или ненавистью к ним, кончали с собой.

То же происходило и в военно-учебных заведениях. Семьи младших офицеров отправляли сыновей в кадетский корпус и с трепетом ждали, когда их отпрыски дорастут до генеральских чинов. Но дети не выдерживали огромной учебной нагрузки или муштры и, вместо того чтобы просто оставить ненавистный им кадетский корпус, хотя бы и доставив родителям ужасное огорчение, уходили из жизни.

Похожая картина наблюдалась и среди студентов. Разница заключалась лишь в том, что в университеты и технические институты поступали не только те, кто мог учиться и обеспечивать себя во время учебы, но и те, кто не мог, но рассчитывал на помощь общества, земляков или товарищей. А когда помощь не поступала, студенты назло всем травились, топились, бросались под поезда. В предсмертных письмах студентов, как правило, содержались претензии ко всему русскому обществу и его неправильному устройству.

"В этих подразделениях настойчиво не добивались их увольнения"

После большевистской революции — во время самого октябрьского переворота и начавшейся вскоре Гражданской войны — количество самоубийств резко уменьшилось, что могло быть связано и с ухудшением учета, и с тем, что желающие свести счеты с жизнью во время войны легко находили смерть, не прилагая к тому собственных усилий. Но после окончания войны количество самоубийств вновь стало нарастать. Но на этот раз волна добровольных уходов из жизни проредила ряды большевиков со стажем, старых подпольщиков и членов оказавшихся за бортом революционных партий. Многие стрелялись потому, что не были согласны с новой экономической политикой и оживлением частного предпринимательства. Другие — с тем, что партия дала им должность, не соответствующую большим революционным заслугам. У многих из-за разлада с действительностью и проявившихся от этого неврозов обострялись старые болезни и раны. Так что их самоубийства списывали на состояние здоровья с формулировкой в некрологе "устав бороться с болезнью, ушел из жизни".

В итоге эта эпидемия, статистику которой не вели и даже старались скрывать, оказалась очень похожей на юношескую эпидемию самоубийств: кончали с собой те, кто не нашел места в новой жизни или боялся не найти.

По той же причине случилась, пусть и не столь масштабная, эпидемия самоубийств среди прокурорских работников: один за другим стрелялись прокуроры районного и областного уровня. Началось это летом 1935 года и, судя по документам Прокуратуры СССР, продолжалось до 1937 года. В каждом случае следователи находили четкую и ясную причину самоубийства: запутался в связях с преступным элементом, скрыл от партии контрреволюционное прошлое и боялся разоблачения. Но в большинстве отчетов стояла одна и та же фраза: "Не справлялся с текущей работой". И видимо, именно она и была ключевой. На прокурорскую работу в 1920-х годах выдвигали кого попало, лишь бы происхождение было правильным, а идейные убеждения совпадали с генеральной линией партии (о кадровой политике в советской юстиции см. "Власть" N 44 за этот год). Поэтому многие из выдвиженцев не справлялись с обязанностями и, запутавшись окончательно, уходили из жизни.

Однако самой продолжительной оказалась эпидемия самоубийств среди милиционеров, начавшаяся сразу после войны: стрелялись милиционеры, направленные на работу в МВД от станка. Как говорилось в милицейских документах тех лет, многие из них, оказавшись в правоохранительной системе, потеряли в зарплате в два-три раза и не могли обеспечить нормальное питание своим семьям. Очень многим вскоре стала ненавистна сама работа в милиции. Но вернуться на заводы им никто не позволял: МВД остро нуждалось в постовых и участковых. Так что вместо ухода из милиции ее недовольные службой сотрудники рано или поздно уходили в запой или вовсе лишали себя жизни.

Потом участились самоубийства на почве пьянства. К примеру, в 1954 году в докладе Главного управления милиции говорилось:

"В органах милиции гор. Москвы с января по 20.6.1954 г. было совершено 10 самоубийств и попыток к ним, в том числе лицами начсостава — 4, коммунистами — 5 и чл. ВЛКСМ — 1. Молодыми работниками со стажем работы в органах менее одного года — 3 и до 3-х лет — 1.

Расследование показывает, что все самоубийства и попытки их совершаются на почве морально-бытовой распущенности, семейных неурядиц и, как правило, в нетрезвом состоянии. Начальники органов, политработники и партийные организации райотделов и отделений милиции плохо изучают быт подчиненных и их индивидуальные качества, особенности характера и т. д.

9 февраля с. г. покончил жизнь самоубийством оперуполномоченный 73 отделения милиции Сокольнического района Смирнов, коммунист, секретарь партбюро отделения, который по службе и в быту характеризовался положительно. Выяснилось, что незадолго до самоубийства Смирнов был втянут двумя работниками отделения в пьянку. Смирнов женился на женщине, муж которой оказался репрессированным и недавно был у нее дома. Все это давило Смирнова, он не встретил моральной поддержки и, проявив малодушие, застрелился.

4 марта с. г. покончил жизнь самоубийством на квартире своей сожительницы инспектор 30 отделения милиции того же района Расторгуев, член КПСС. Расторгуев длительное время систематически пьянствовал, вел распутный образ жизни. В 1953 г. за морально-бытовое разложение был снят с должности начальника 115 отделения милиции, привлекался к строгой партийной ответственности. Будучи переведен в 30 отделение, Расторгуев продолжал пьянствовать и морально падать. Однако руководство райотдела и отделения милиции глубоко его поведением не интересовались. Окончательно запутавшись в своем поведении, Расторгуев повесился. Политотдел УМ (управление милиции.— "Власть") города проверил состояние партийно-политической работы в указанных отделениях и Сокольническом райотделе. За ослабление воспитательной работы в органах милиции района зам. начальника РОМ (районный отдел милиции.— "Власть") по политчасти Петров с работы снят.

25 мая с. г. покончил жизнь самоубийством старшина 45 отделения милиции Иванов В. И. Иванов работал в органах с 1945 г. За время службы и особенно в 1953 г. Иванов стал систематически пьянствовать, вступать в связи с посторонними женщинами, за что его неоднократно наказывали в дисциплинарном порядке. Не видя иного выхода, Иванов повесился.

25 мая покончил жизнь самоубийством милиционер 5 отряда охраны Метрополитена Тюнин. До милиции Тюнин работал в Краснопресненской тюрьме г. Москвы, где пьянствовал, дважды обсуждался в парторганизации и, по существу, за это был представлен к сокращению. Несмотря на отрицательные характеристики, Тюнин был принят в милицию в июне 1953 г. И за 10 месяцев работы неоднократно замечался в пьянстве, дважды обсуждался в партийном порядке. Тем не менее его продолжали в органах держать.

Как в 45 отделении милиции, так и в 5 отряде охраны Метрополитена в воспитательной работе есть существенные недостатки, не ведется решительной борьбы с пьяницами, в этих подразделениях терпели пьяниц и настойчиво не добивались их увольнения.

24 мая совершил попытку к самоубийству милиционер 106 отделения милиции Красногвардейского РОМ Кашинцев. Проверкой выявлено, что Кашинцев, имея жену и 2-х детей, на протяжении нескольких лет сожительствовал с посторонними женщинами, часто дома не ночевал, пьянствовал, устраивал дома скандалы.

Аналогичные причины самоубийств и во всех остальных случаях. Все это показывает также, что при приеме на работу в органы милиции не уделяется внимания выяснению моральных качеств поступающих на службу. При выяснении же в процессе прохождения службы отрицательных качеств, а часто даже видя полную непригодность работника, его продолжают терпеть и не увольняют".

Никто уже не называл такое количество самоубийств эпидемией. Ведь в стране, где подавляющее большинство граждан под влиянием власти, обстоятельств и непонимания самих себя так и не нашло места в жизни, такая волна самоубийств перестала быть отклонением от нормы.