На полный Пантеон

Если бы тот скандал, который бушует сейчас во Франции, случился в России, его сочли бы надуманным замещением политической жизни. Во Франции политику никто не отменял, но уже вторую неделю французы обсуждают судьбу праха Альбера Камю (1913-1960), автора "Постороннего" (1942) и "Мифа о Сизифе" (1942), нобелевского лауреата (1957), философа абсурда человеческого бытия. Он погиб 4 января 1960 года: роскошный Facel Vega, которым управлял его друг Мишель Галимар, племянник издателя Гастона Галимара, на скорости 180 км/ч вылетел с шоссе.

19 ноября газета Le Monde сообщила, что президент Никола Саркози к 50-летию смерти Камю намерен перенести его прах в парижский Пантеон — усыпальницу знаменитостей. По его словам, это было бы потрясающим символом. Символом чего? Скорее всего, того, что под влиянием жены Карлы Бруни президент поменял круг общения. До брака с моделью и певицей он предпочитал деловых людей, теперь наслаждается компанией тех, кого называют икорными левыми,— актеров, журналистов и литераторов, традиционно поддерживавших социалистов, но не удержавшихся от соблазна близости ко двору. Камю же считается достоянием левой культуры.

Казалось бы, что можно возразить президенту постмодернистского толка, номинально правому, по сути — безыдейному и скорее азартно играющему роль главы государства? В конце концов, Никола Саркози — президент Франции, а не только голлистов, а Альбер Камю не собственность левых.

Альбер Камю был гуманистом, антитоталитаристом, пессимистом и стоиком, честным и бескомпромиссным. В молодости вступил в Компартию Алжира, в котором родился, но вскоре вышел из нее и, получая визу в США, отрицал, что состоял в ней. Мужественно участвовал в Сопротивлении. В 1945 году был единственным интеллектуалом, осудившим и бомбардировку Хиросимы, и резню алжирцев колонизаторами. Войну в Алжире (1954-1962) называл войной, когда это слово было под запретом; призывал к миру, но сторонником независимости родины отнюдь не был. На нобелевской пресс-конференции ответил молодой алжирке: "Я всегда осуждал террор. Я должен также осудить террориста, который действует вслепую на улицах Алжира и однажды может поразить мою мать или мою семью. Я верю в справедливость, но свою мать я защищал бы вопреки справедливости". Камю покинул работу в ЮНЕСКО, когда туда приняли франкистскую Испанию, но порвал с Жан-Полем Сартром, когда его гуманизм вошел в противоречие с догматической левизной философа. Одним словом, Камю ничей — он всеобщий.

Тем не менее во Франции началась истерика. Самые авторитетные издания — от Liberation до Nouvel Observateur — пишут о политиканстве, спекулятивном "присвоении" Камю. Философ Мишель Онфре советует Саркози, прежде чем прикасаться грязными руками к святыне, отречься от рыночной экономики и снять любимую майку с надписью "Я люблю полицию Нью-Йорка". Лидер центристов Франсуа Байру протестует против "манипуляции символами". Компартия в своем заявлении припоминает Саркози высылку нелегальных иммигрантов в бытность министром внутренних дел.

Несмотря на кажущуюся нелепость, эти споры неминуемы. Сказать, что французская культура политизирована, значит ничего не сказать. Сто с лишним лет страна живет в режиме идейной гражданской войны на поле истории. России такие страсти и не снились. К авторитетам прошлого апеллируют и левые, и правые, своих покойников они не отдадут никому. И погребение писателей в Пантеоне всегда носило прежде всего политический характер.

1 июня 1885 года хоронили Виктора Гюго: в бедняцком, как он завещал, гробу, но на роскошном катафалке по проекту Луи Гарнье, автора парижской Гранд-Опера. Хоронили не Гюго-романтика, а Гюго-республиканца, политэмигранта в годы диктатуры Наполеона III. Своим авторитетом он подтверждал легитимность Третьей республики, чувствовавшей себя неуверенно.

В 1908 году в Пантеон перенесли прах Эмиля Золя. Опять-таки не создателя натуральной школы в литературе, а антиклерикала, защитника капитана Альфреда Дрейфуса — еврея, обвиненного в шпионаже. Золя умер в 1902 году, в 1905-м церковь была бесповоротно отделена от государства, в 1906-м реабилитирован Дрейфус. Только тогда Золя "созрел" для Пантеона. Во время церемонии журналист Луи Грегори двумя выстрелами ранил почетного гостя Дрейфуса. Забавно, но в 2006 году президент Франции Жак Ширак категорически отверг предложение перезахоронить самого Дрейфуса: Пантеон предназначен для героев, а Дрейфус — жертва.

Не обошлось без беспорядков перезахоронение 23 ноября 1924 года Жана Жореса, отца Социалистической партии, историка, лучшего оратора Франции. Яростный антимилитарист был убит 31 июля 1914 года за призыв к всеобщей стачке в случае объявления войны. Его авторитет потребовался "левому картелю" — кабинету социалистов и радикалов. Он озаботился театральной стороной события. Гроб из Альби, где покоился Жорес, сопровождали шахтеры, права которых он некогда защищал, на улицы вышли сотни парижан. Но коммунисты вывели на контрдемонстрацию десятки тысяч тех, кто считал основателя газеты L`Humanite "своим", которого пытаются украсть соглашатели. Столь же шумно маршировали монархисты из "Французского действия", оплакивавшие своего лидера Мариюса Плато, застреленного "за Жореса" 22 января 1923 года юной анархисткой. Вспыхивали рукопашные: монархисты орудовали своими фирменными тростями, утяжеленными свинцом.

Перезахоронение Андре Мальро в 1996 году обошлось без смуты, но и это было политическое решение. Писатель, авантюрист, герой Испании и Сопротивления, возможно, еще подождал бы своей очереди, если бы не был преданным голлистом, первым министром культуры Франции. Церемония выглядела как торжества в честь возвращения голлистов к власти после 15-летнего правления социалиста Миттерана.

В подтексте споров вокруг Камю нечто большее, чем некрасивый дележ мертвеца политическими сектантами. Под сомнением сам смысл Пантеона, "республиканского храма", который газеты уже, не стесняясь, называют жутким склепом. Дело в том, что Пантеон вовсе не такой, каким его представляют во всем мире.

Ведь что такое Пантеон по идее? Место, где покоится цвет культуры, соль нации. Но из 72 погребенных там "великих" даже очень образованному человеку знакомы имен пятнадцать (см. справку). Больше половины захоронений приходится на эпоху Наполеона: 43 человека. Бонапарт превратил Пантеон в Кремлевскую стену, некрополь бюрократии: хоронили по должности. Умер сенатор, епископ, банкир, генерал — в Пантеон! Сами французы не помнят, кто такие Антуан-Сезар де Шуазель или Жан-Фредерик Перрего. Еще семь человек пополнили Пантеон к революционным юбилеям в 1889 и 1989 годах. Например, "первый гренадер республики" Теофиль Мало Корре де Ла Тур д`Овернь или павший на баррикадах в 1851 году депутат-республиканец Жан-Батист Боден. Чуть больше повезло ученым — среди них создатель азбуки для слепых Луи Брайль и супруги-физики Кюри. От изящных искусств — один лишь архитектор Пантеона Жак-Жермен Суффло. В том, что Франция по праву считается "республикой словесности", перечень достойных Пантеона писателей заставляет усомниться.

В 1791 году революционные власти объявили, что церковь святой Женевьевы станет "храмом родины",— от той эпохи уцелели захоронения Вольтера и Жан-Жака Руссо, перенесенных в Пантеон духовных отцов Просвещения, то есть и революции. Похороненных тогда же революционеров — графа Мирабо, Лепелетье де Сен-Фаржо, Жан-Поля Марата и генерала Огюста Дампьера — вскоре выбросили из Пантеона в ходе грызни между политическими группировками. Та же участь едва не постигла и Вольтера: при Реставрации храм снова стал храмом, двор Людовика XVIII считал, что негоже осквернять его прахом богохульника. Король ответил: "Ах, оставьте его в покое, он и так наказан тем, что ежедневно вынужден слушать мессу".

Литературную секцию Пантеона с тех пор пополнил помимо Гюго, Золя и Мальро лишь Александр Дюма, чье перезахоронение в 2002 году озадачивало присутствовавших постмодернистскими эффектами типа Марианны-метиски на белом коне. Так стоит ли, спрашивают французы, делать вид, что Пантеон — национальная святыня?

Последнее слово, впрочем, за семьей Камю, ошарашенной натиском Саркози, чью энергию французы сравнивают с энергией персонажей Луи де Фюнеса. Катрин, дочь писателя, путается в словах и эмоциях: "я чувствую себя слишком маленькой", "я не знаю", "он пытался говорить от лица бессловесных, и с этой точки зрения это красивый символ", "все знают, что он не любил почести". В отчаянии вспоминает, что отец страдал клаустрофобией, словно опасается, что Пантеон обострит у него болезнь. Зато ее брат-близнец Жан сразу же отказался, заявив, что официальные почести идут вразрез со всей жизнью автора "Бунтующего человека" (1951).

Странно, что не дети, а друзья Камю приводят самый весомый и человечный аргумент против перезахоронения. Дом в деревеньке Лурмарен, где на сельском кладбище покоится Камю, он купил на свою нобелевскую премию. Он уже догадывался, что вряд ли вернется в любимый Алжир, по горам трупов идущий к независимости. А в Лурмарене все, от солнечного света до вкуса вина, напоминало ему о родине.

Семьи не раз сводили на нет пантеонизацию великих родственников. С нежеланием отдавать обществу близких, потеряв возможность сходить к ним на могилку, демократия совладать не может. Так было в 1945 году, когда коммунисты, пользовавшиеся колоссальным авторитетом благодаря своей героической роли в Сопротивлении, предложили перенести в Пантеон прах писателя-антифашиста Ромена Роллана. Семья не отпустила в Пантеон номинированного туда голлистами поэта Шарля Пеги, доказавшего искренность своих патриотических стихов гибелью на Первой мировой войне, на которую он ушел добровольцем. 17 апреля 2008 года, в день смерти поэта Эме Сезера, одного из создателей негритюда, концепции самобытности негроидной расы, социалистка Сеголен Руаяль, проигравшая Саркози президентские выборы, предложила упокоить его рядом с Вольтером. Но семья сказала "нет", и поэт похоронен на родной Мартинике.

Фактор политкорректности проявился и в истории с Камю. Жан-Мари Ле Пен возмутил было общественность, усомнившись, стоит ли прославлять "черноногого", то есть европейца, рожденного в Алжире. Но и развеселил, оговорившись, что в принципе он, Ле Пен, ничего против Камю не имеет, типа наслышан о его известности. Возражения вызывает не происхождение Камю, а то, что он мужчина. В конце концов, свой "негр" в Пантеоне уже есть: в 1949 году туда перенесли прах первого чернокожего колониального губернатора, гуманиста-конформиста Адольфа Сильвестра Феликса Эбуэ. А вот с женщинами дело обстоит хуже некуда.

В 1995 году Франсуа Миттеран и Лех Валенса руководили перезахоронением дважды нобелевского лауреата Марии Кюри и ее мужа Пьера. Еще одна дама лежит в Пантеоне на птичьих правах: в 1907 году по завещанию химика Марселя Бертело с ним похоронили его жену Софи. И каждый раз, когда возникает новая кандидатура, феминистки предъявляют список претензий. Почему бы, говорят они, не перезахоронить Олимп де Гуж, писательницу, первую феминистку, автора Декларации прав женщины и гражданки (1791), казненную за протест против якобинского террора, Луизу Мишель, "красную деву Парижской коммуны", Жорж Санд, философа Симону Вейль?

Хотя, честно говоря, в стремлении собрать после смерти великих людей в одном месте есть что-то ненормальное. Словно бы власть заботится о том, чтобы они оказались в достойном их обществе, где есть о чем поговорить с соседями. Но смерти неведомо разделение на чистых и нечистых, она уравнивает всех.