"Что я любил" — третий, самый успешный из четырех романов американской писательницы Сири Хустведт. Иногда к ее имени добавляют "жена Пола Остера", но как раз этот роман, вышедший в 2003-м, окончательно утвердил ее репутацию как автора, который интересен сам по себе, безотносительно к тому, кто чья жена.
Рассказчик — нью-йоркский искусствовед Лео Герцберг — в 2000 году вспоминает свою многолетнюю дружбу с художником Биллом Векслером. В первой части у Лео и Билла практически одновременно рождаются сыновья: у Лео — вундеркинд Мэтью, в котором "были отвага и убежденность, мне неведомые", а у Билла — более обычный Марк. Затем Билл от первой жены — замкнутой и холодной поэтессы Люсиль — уходит к ученой феминистке Вайолет, "во всяком движении которой сквозили тепло и истома". Свои чувства Билл выражает в картинах и "объектах", которые открывают новый смысл и в жизни остальных персонажей. По ходу дела ведутся разговоры об искусстве, об истории женской телесности и о многом другом. Причем, как оно и положено в современной беллетристике, из этих разговоров мы узнаем много поучительных и малоизвестных фактов об истеричках в клинике Шарко, о малых голландцах и т.п.
До конца первой части нам кажется, что это роман о сложных любовно-дружеских отношениях творческих людей друг с другом и с искусством, но со второй части все неожиданно меняется. Неожиданность не в отдельном сюжетном повороте, а в смене жанра: от уютного умственного чтения мы попадаем в психологический триллер. Чудный мальчик Мэтью со всеми своими мечтами ("иногда мне кажется, что я напишу много замечательных больших картин, а иногда — что много очень красивых маленьких") погибает — и постепенно на первый план выходит Марк, который по сравнению с ушедшим ангелом сначала кажется просто обычным мальчиком, но постепенно превращается в монстра лживости и несуществования. Вся вторая половина романа посвящена выяснению его истинного лица — точнее, пустоты на месте лица — и страшных подозрений, которыми окружен Марк и его растлитель, модный художник Джайлз, воплощение зла: "Джайлз дотронулся до моей головы. Мои черепные кости чувствовали прикосновение его ладоней, его пальцы перебирали пряди моих волос. Перехватив мой взгляд, он засмеялся: — А почему вы не краситесь? Никогда не пробовали? — Я пытался стряхнуть его руку, но теперь он сжимал мне голову с обеих сторон так, что оправа очков впивалась в кожу". Именно потому, что первая половина книги изображает вполне обычную жизнь и ничем не предвещает вторжения асболютного зла, тривиально-триллерные сцены производят сильное впечатление.
В первой половине книги (приходящейся на 1960-70-е) искусство вносило в жизнь героев смысл, во второй (то есть уже в 1980-е) — становится инструментом злодейства по отношению и к живым людям (акционерство Джайлза завершается убийством), и к настоящему искусству. Купив написанный Биллом портрет сына, Джайлз превращает его в собственное произведение: "Холст был искромсан. Джайлз просунул сквозь портрет мертвое женское тело с отрезанной рукой и ногой. Картина Билла, являвшаяся собственностью Джайлза, оказалась изувечена наравне с пластмассовой куклой. Тело было искусственным, но картина-то настоящая, причем картина дорогая, что еще сильнее щекотало публике нервы".
В финале почти ослепшему, одинокому Лео от всех героев этой истории остаются только письма и вещи, которые он перебирает и складывает в коллажи вроде тех, что когда-то создавал Билл.
Все главные герои: художник, друг художника, спутница художника, рано умерший маленький художник — личности неправдоподобно цельные, словно надувные, и фактически служат лишь антуражем для единственного реального персонажа — для несчастного Марка, то есть как раз для того, кому отказано во внутренней жизни и в собственном лице. Тут дело не в том, что отрицательный герой в очередной раз вышел живее положительных, а в том, что по отношению к Марку — то есть к пустоте, занимающей место души, лица, искусства, к пустоте, готовой заполниться злом,— Сири Хустведт испытывает реальное сильное чувство, а именно страх. Не превращение искусства в двигатель сюжета, не умение сопрячь романные коллизии с историей истерии или анорексии, а вот это дыхание реального страха перед новыми людьми и их новым искусством и делает книгу Сири Хустведт не просто интеллектуальным упражнением, а действительно романом.
М.: Астрель, 2010