Премия литература
"Ъ" продолжает рецензировать книги, вошедшие в короткий список премии "Русский Букер" (о "Елтышевых" Романа Сенчина см. "Ъ" от 18 ноября). "Вчерашняя вечность. Фрагменты ХХ столетия" Бориса Хазанова прочитала ЛИЗА БИРГЕР.
Герой романа — писатель, пишет "все тот же роман" всю свою жизнь. Роман о самой жизни, начиная с детства в 1930-е в московском переулке у Красных Ворот, в коммунальной квартире с заплутавшей во времени престарелой немецкой баронессой в соседках. Мальчик рассказывает ей про то, как революция победила эксплуатацию (у него получается, что какую-то "иксплю"), она таскает его на извозчике в Благородное собрание, где, утверждает, можно встретить государя Николая II. На возражения, что "Николашку пустили в расход", баронесса фыркает: "Я знаю, что этого не было, уж я-то знаю, поверь мне". Впрочем, император Николай — далеко не единственный призрак истории на страницах этого романа. Сложив в гроб двойника, по России в лаптях ходит Александр III, а уже позже, в 50-е, вождь народов, инсценировав смерть и похороны, работает подметальщиком в Мавзолее. Двойники и сны переполняют роман и не всегда можно разобраться, что там, собственно, происходило. Гипертрофия памяти, заявленная на первых же страницах книги, множит события, в один ряд выстраивается и то, что было, и то, чего быть никак не могло: "Этот сон во сне есть не что иное, как действительность".
"Да, таков он, этот герой, с его желеобразной, как студень, биографией. Отсюда зыбкость его самосознания. Этот Некто чувствует себя неуверенным;
Борис Хазанов. Вчерашняя вечность: фрагменты ХХ столетия. M.: Вагриус, 2008
Есть зыбкая реальность романа и страшная — действительности. Философические отступления, коих там немало, и фантасмагорические вставки, например, из бункера Гитлера или с дачи Сталина, позволяют набросить на действительность некоторый флер, прикрыть эпоху, чтобы говорить об эпохе. Сюжет с трудом увязывается вокруг нескольких базовых точек реальной биографии героя: родился, вырос с видом на Сухареву башню, в 1949-м, учась в университете, был арестован по доносу сокурсника, в 55-м вернулся из лагерей и дальше числа идут вплоть до конца века, но биография не продолжается. Все рывки героя вперед, к продолжению, упираются в невозможность закончить свой роман, потом его издать, а в 1991 году, когда первые экземпляры отпечатаны на собственной печатной машинке и за свои деньги переплетены,— в невозможность заставить читателя этот роман прочитать.
Биография героя связана с биографией самого Хазанова, который тоже был арестован по доносу, тоже семь лет провел в лагере, но в какой-то момент они расходятся. Хазанов, вернувшись из лагеря, получает медицинское образование, затем собственную практику в глуши, затем возвращается в литературу, начинает публиковаться в "тамиздате" и после очередного явления молодчиков в штатском в начале 80-х уезжает в Германию. Герой романа, напротив, опускается все ниже, размывается во времени, так, что пропадают целые десятилетия, просит подаяния на улицах и в финале распадается окончательно. Это человек, лишенный права на собственную жизнь, собственную историю. Потому и "фрагменты" столетия, что "связное повествование — это, господа, былая роскошь, достояние других времен, когда герой романа был субъектом истории. Сейчас он только объект". Он не может сложить о себе внятного рассказа, потому что его собственную жизнь история съедает. "Человек откармливает историю, чтобы злобное животное принялось затем по кускам пожирать человека. Надо сопротивляться. Надо сопротивляться!" Сочинить собственную историю, переписать ее — единственная форма сопротивления истории большой. "Великая славянская мечта о прекращении истории" может сбыться только тогда, когда частная человеческая история станет больше истории учебников. Но ни с одним героем романа Хазанова такого не случилось, разве что с бывшими императорами упорядоченного XIX века, которые, переобувшись в лапти, продолжают бродить по Сибири.