В программу ярмарки non/fiction (подробнее) входит показ фильма французского документалиста и писателя Клода Ланцмана "Шоа" ("Shoah" — уничтожение). Восьмидесятичетырехлетний Ланцман прожил полную событий жизнь — он участвовал в Сопротивлении, потом митинговал против войны в Алжире, дружил с Сартром и сейчас возглавляет основанный им журнал Les Temps Modernes. Так что неудивительно, что он успел снять всего несколько картин. Зато одна из них идет более девяти часов, и не раз была названа главной документальной лентой XX века.
"Шоа" — очень красиво и кропотливо снятое кино, недаром Ланцман работал над ним 11 лет. Хотя формула его проста — реальные действующие лица плюс реальные места, вот и все. Ни одного кадра хроники — в 1985-м, когда фильм вышел, такой подход к исторической документалистике сам по себе был прорывом. Эти девять часов составлены из множества интервью с теми, кто так или иначе оказался причастен к машине уничтожения евреев — в качестве мучимого, в качестве мучителя и в качестве бездеятельного наблюдателя.
Можно сказать, что последняя категория участников "главного зла XX века" и была определена именно ланцмановским фильмом, хотя сам режиссер, скорее всего, перед собой такой цели не ставил. Но как бы ни были душераздирающи истории, поведанные выжившими узниками концлагерей, и, наоборот — предельно сухи, но все равно пугающи рассказы бывших эсэсовцев, они только добавляли еще штрих, еще чувство к сложившейся уже и так картине. А вот тот факт, что там, где происходила катастрофа — например, в населенных пунктах Треблинка и Собибор, — в то время просто жили люди, которые ничего особенного по поводу всего этого не чувствовали, оказался окончательно введен в общественное сознание именно после "Шоа".
Одна из самых цитируемых (и запоминающихся) сцен фильма — немногословный и корявый рассказ стрелочника из деревни Треблинка, который, прислонившись к той самой своей будке, вспоминает, как туда поезда всегда шли набитые людьми, а оттуда всегда — совершенно пустые. И как он и его коллеги придумали шутливый жест приветствия проезжающих — оттопыренным пальцем они проводили себе поперек шеи, показывая сгрудившимся у окон людям (которые, как известно, своей судьбы не знали), что все, мол, им каюк.
Виртуозная камера Ланцмана убедительно показывает, что в этом человеке нет никакой особой злобности. Он просто спокойно и с юмором принимает сложившееся положение вещей — согласно которому те, другие, люди находились внутри поезда, а он — вне его. Ровно так же, как нет ничего показательно плохого в пожилых польских женщинах из Грабова, которые признают, что евреи (особенно еврейки) были вообще-то довольно высокомерные и неприятные, и хорошо, что они сейчас здесь не проживают, хотя нехорошо, конечно, что их вот так переубивали.
Ланцмана многократно упрекали в несправедливости, ангажированности и даже упрощении: все жертвы у него — евреи, все преступники — немцы, все бесчувственные свидетели — поляки. Но эта упрощенность, вернее, простота и делает "Шоа" таким сногсшибательно сильным свидетельством — того, каким окончательно бесчеловечным существом может стать человек.