Премьера литература
Сегодня выходит в свет английское издание неоконченного романа Владимира Набокова "The Original of Laura" ("Лаура и ее оригинал"). Работать над ним писатель начал за два года до смерти, а перед кончиной попросил жену и сына сжечь написанное. Несмотря на это, черновики "Лауры" хранились в сейфе в Швейцарии вплоть до апреля 2008 года, когда Дмитрий Набоков объявил о решении опубликовать предсмертный роман отца. Рассказывает АННА НАРИНСКАЯ.
Не утихающая вот уже полтора года буря страстей вокруг "Лауры" должна войти в учебники по пиару. Как только горячие споры на тему жечь/не жечь, публиковать/не публиковать начинали приедаться, в эту канву вводились новые будоражащие детали. После того как по основному вопросу высказались все, кто только возможно, от драматурга Тома Стоппарда (сожгите!) до писателя Джона Банвиля (спасите!), влиятельный американский автор и журналист Рон Розенбаум (поначалу один из главных апологетов публикации) придал жару затихающей дискуссии, многотиражно заявив, что нет, теперь он наконец-то осознал — желание гения необходимо выполнить и "Лаура" должна превратиться в горстку пепла. Затем достоянием общественности стали беспрецедентные предосторожности, предпринятые издателями, чтобы избежать утечки "посмертного" набоковского текста,— ознакомиться с ним могли лишь избранные литературные критики, причем только в офисе издательства, подписав к тому же многостраничное соглашение о "неразглашении". И наконец, уже незадолго до выхода книги появилась новость о том, что Дмитрий Набоков собирается продать 138 библиотечных карточек, составляющих корпус "Лауры", на аукционе Christie`s. (Здесь, заметим, налицо перекрестное опыление — не будь вокруг рукописи такой кутерьмы, ее эстимейт не составил бы $400-600 тыс., ну а теперь эта внушительная цена создает еще один информационный повод для разговоров о "Лауре".)
Ко всему этому можно относиться по-разному, но очевидных вариантов реакции, кажется, два. Можно негодовать, наблюдая за тем, как публика поддается столь очевидной манипуляции и текст, которому, по-честному, место в последнем томе полного собрания сочинений под грифом "из неопубликованного", на наших глазах превращается в бестселлер. А можно не без удовлетворения признать, что вот, нас почти бесплатно развлекают, устроив из предприятия, имеющего в общем-то академический интерес, настоящее шоу.
Хотя нет, сухое слово "академический" здесь все-таки не совсем справедливо. Сам текст "Лауры" вполне способен доставить наслаждение — поклонникам Набокова уж во всяком случае. Там, где мы имеем дело с более или менее законченными кусками,— это та самая напряженная и выверенная набоковская проза, прозрачная на поверхности и темная внутри, исполненная шарадами и шифрованными ассоциациями, столь любимыми фанатами этого автора. Бесхозные же отрывки не только выглядят как заманчивые проблески тайны (например, карточка, помещенная в книге последней, содержит выразительный список синонимов слова "уничтожать" — "изглаживать, искоренять, вымарывать, зачеркивать, стирать, вычищать"), но и превращают весь текст "Лауры" в один большой, вполне набоковский ребус. (Английское издание, кстати, выходит с перфорацией вокруг карточек, чтобы читатель мог вынуть их из книги и разложить в собственном порядке.)
Главные, опорные составляющие этого ребуса распределены по углам любовного треугольника. Это, во-первых, немолодой толстяк по имени Филипп Вайльд, профессор экспериментальной психологии, занимающийся странными самоистребительными экспериментами — в гипнотическом трансе он "стирает" один свой орган за другим. Во-вторых, его молодая распутная жена Флора. И, в-третьих, один из ее многочисленных любовников, молодой писатель русского происхождения, посвятивший своей с Флорой связи роман "Моя Лаура", текст которого, как предполагается, должен был стать составной частью текста набоковского.
Здесь легко увидеть ключ к названию: Флора (однажды в романе поименованная Флаурой) — это и есть оригинал, прототип литературной Лауры, описанной в книге ее возлюбленного. Зато куда менее легко углядеть, например, что подробные описания самоистребления доктора Вайльда и упоминание о том, что в "Моей Лауре" "неуверенный в себе литератор создает образ своей любовницы и тем ее уничтожает", в сумме дают "в некотором смысле Пигмалиона навыворот: ваятель, превращает живую Галатею в мрамор". (Это и другие возможные толкования приводятся в исчерпывающем послесловии переводчика и исследователя Набокова Геннадия Барабтарло к русскому изданию "Лауры", которое должно появиться в магазинах 27 ноября.)
Но вообще попытки "разгадывания" Лауры, "додумывания" ее до целостного состояния — занятие неблагодарное и даже заводящее все на ту же грань раздражения. А этот набоковский текст дает возможность даже минимально умудренному и не желающему напрягаться читателю возможность просто еще раз почитать еще Набокова. И в некоторых местах восхититься — например, там выведен пожилой отчим малолетней Флоры со слегка видоизмененным, но столь узнаваемым именем Губерт Г. Губерт. При попытке приголубить свою душеньку он получает от нее ногой в пах. Ставшая мифологической история с легкой руки своего же создателя поворачивается иронической и до ужаса правдоподобной стороной. "От старого, безобидного мистера Губерта несло четырехслойным запахом табака, пота, рома и гнилых зубов, и все это было довольно жалко", через год "он умер от апоплексического удара в лифте гостиницы после делового обеда". А подросшая Лолита-Флора нашла себе новую жертву.