Фестиваль театр
Фестиваль NET и Театр наций привезли в Москву спектакль одного из лидеров европейской молодой режиссуры — литовца Оскараса Коршуноваса. Его "Гамлет" — не столько очередная интерпретация главной пьесы всех времен и народов, сколько театральный автопортрет. Картину разглядывал РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
В "Гамлете" Оскараса Коршуноваса, пожалуй, два ключевых смысловых образа — гримировальный столик и огромная мышь. Столики в прологе спектакля выстроены в ряд вдоль рампы, за ними сидят актеры. Они готовятся к спектаклю, гримируются и вдруг, словно застигнутые врасплох какой-то страшной мыслью, начинают допытываться у зеркал: "Кто ты?" Безответный вопрос множится, учащается, пока не сливается в панический крик, бьющийся в холодные отражающие поверхности. В начале второго действия Гамлет напомнит слова Шекспира о том, что театр должен держать зеркало перед природой, но само зеркало лишь обозначит упертыми в воображаемую плоскость ладонями. В спектакле вильнюсского Театра Оскараса Коршуноваса, кроме как перед самим собой, зеркало ставить не перед кем.
Гримировальные столики так и останутся главным элементом оформления, придуманного режиссером вместе с художником Агне Кузмицкайте. Они будут выстраиваться в геометрические фигуры, водить хоровод, смотреть зеркалами внутрь круга или вовне, беспорядочно носиться по сцене, превращаться в ширмы и т. д. Светильники над зеркалами, точно "отбивающие" окружающую темноту, придают действию "Гамлета" не просто таинственность и напряжение, но какую-то черную, смертельную мрачность — и если в какой-то момент эта большая театральная гримерка станет напоминать зрителю мертвецкую, то, скорее всего, именно этого и хотел режиссер. Салфетки, непременный атрибут закулисья и актерского преображения, когда дело дойдет до крови, окрасятся в красный цвет и посыплются с колосников, внося в черно-белую строгость спектакля контрастность и элегантную страстность. Белые цветы вроде бы знак признания и успеха, но здешние, в пластиковых высоких вазах, напоминают не об овациях — о колумбарии.
Сказать, что Оскарас Коршуновас поставил спектакль о театре, будет не совсем точно — просто потому, что такая формула ("о театре", как известно, режиссеры могут поставить любую пьесу) предполагает упоение игрой. Ну, или мысль о высоком назначении лицедейства. Новый вильнюсский "Гамлет" о театре как способе самопознания, о мучении, о наваждении, о пагубности театра, о его соблазнах, о его, выражаясь в духе пьесы, мышеловках для личности актера. Сам пресловутый гамлетизм становится у Оскараса Коршуноваса синонимом актерского сознания. Режиссер намеренно не омолаживает принца датского, да и не героизирует его. В Дариусе Мешкаускасе для режиссера важны не черты театрального премьера, а свойства типичной актерской психофизики, то есть обостряющееся с возрастом чувство странности этой профессии, рефлексия, соединенная, впрочем, с темпераментом и напором.
Отыграв свои роли в "Гамлете", актеры могут подсесть к столикам, чтобы готовиться к следующему выходу. Другие лицедеи, пришлые, в театре не нужны, поэтому "Мышеловку", словно раздваиваясь на исполнителей и зрителей, разыгрывают сами Клавдий и Гертруда. И мышь, огромная маска, появляется не то как избежавшее ловушки существо, не то как воплощение наваждений — ведь именно мышь привиделась Гамлету там, где стоял Полоний. Здесь, кстати, забавный грызун оказывается распорядителем убийства, в других сценах — нежданным гостем, но всегда — уместным и парадоксальным знаком безумия героя.
Перемазанный кровью Гамлет произносит свой главный монолог "Быть или не быть?" в самом конце спектакля, погибая напрасно и театрально. Со структурой трагедии господин Коршуновас обошелся весьма свободно. Действие, поначалу линейное, все больше и больше скручивается, путается, точно дорога, которая поначалу была прямой и ясной, а потом стала теряться, обманывать путника, превращаться в бездорожье,— и вот уже Гертруда целует череп Йорика, а Офелия слушает рассказ о своей смерти вместе с избежавшими гибели Розенкранцем и Гильденстерном. В этом смысле "Гамлет" для режиссера спектакль о своем кризисе сорокалетнего возраста, иносказание о страхе того самого бездорожья. Впрочем, работа сделана с такой витальной силой и таким мастерством, что резюме должно быть ободряющим: возраст взят, "Гамлет" поставлен, осознание того, что в жизни ничего не понятно, никуда не денется и нужно жить дальше и ставить спектакли.