В Малом зале консерватории выступает известный альтист Максим Рысанов — «Лучший молодой артист 2008 года» по версии британского журнала Gramophone. Концерт проходит в рамках его персонального абонемента, который музыканту в этом сезоне выделила Московская филармония. Вместе с ним выступают другие представители музыкальной молодежи с успешной европейской карьерой — скрипачи Борис Бровцын и Александр Ситковецкий, альтистка Юлия Дейнека, виолончелистка Кристина Блаумане и другие. Перед концертом МАКСИМ РЫСАНОВ ответил на вопросы СЕРГЕЯ ХОДНЕВА.
— В Москве с начала сезона это уже третье ваше появление, а вообще сколько вы сейчас даете концертов в сезон?
— Концертов восемьдесят, я думаю. Начавшийся сезон довольно занятой, вот сейчас в декабре будет целый тур по Франции с произведениями Мартину. Но есть еще и записи.
— Как вы к ним относитесь, кстати?
— Я к записям отношусь очень хорошо. Немножко, рискну сказать, по-гульдовски.
— Даже к студийным?
— Именно к студийным. Живые записи не очень люблю, хотя могут быть концерты, после которых думаешь: вау, это можно в записи выпускать. А студийные записи... Все говорят, что они отличаются от концертов, потому что менее наполнены музыкально, но это смотря как играть. Если в течение шести-восьми часов работать над каждой нотой, то вполне можно добиться совершенства. Считается, конечно, что его не существует, но в чисто техническом отношении оно может быть, к этому стоит стремиться. Чтобы интонация, допустим, была абсолютно идеальной. В случае струнных инструментов это для меня самое важное.
— Что сейчас для начинающей знаменитости более существенно: заниматься записями, стараться, чтобы это были интересные, яркие, хорошо оцениваемые вещи или сосредотачиваться больше на концертной жизни?
— Важно и то и другое, конечно, но записи в любом случае очень нужны. В Англии есть даже такое разделение: есть музыкант, а есть recording artist — человек, у которого контракт с каким-то лейблом, и почему-то считается, что это на ступеньку выше, более престижно, что ли.
— Насколько сурово кризис сказывается на этой системе?
— Ну например, в Decca сейчас страшные сокращения, там работают всего шесть или семь человек, насколько я знаю. К тому же они поставили ультиматум артистам: поскольку они вкладывают много денег в их раскрутку, они будут брать 10% с их концертных сборов.
— Но это только эксклюзивные артисты?
— Да, одноразовые контракты у них вообще бывают редко, например, если кто-то из эксклюзивных артистов приглашает на запись кого-то со стороны — я так с Жанин Янсен записывал инвенции Баха.
— А вы с кем больше сотрудничаете?
— Сейчас у меня контракт со шведской фирмой Bis. Они вообще считаются очень респектабельной компанией в смысле ставки на обширность репертуара. Например, когда я подписывал с ними контракт, шел разговор о том, чтобы записать все оркестровые произведения Хиндемита. Но при этом они оставляют мне возможность записывать что-то на стороне, довольно пристально следят за хорошими молодыми музыкантами и выпускают в год 60 дисков. В то время как Decca и Deutsche Grammophon — дисков двенадцать.
— Почему именно Лондон? Я не имею в виду, почему заграница, а не Россия, но почему вы решили осесть именно там?
— Так просто получилось. Я учился в Guildhall девять лет, потом вроде бы сложился круг друзей, одно цеплялось за другое. Теперь на самом деле я там бываю не так уж и часто, мне очень нравится Берлин, куда, мне кажется, перебирается артистическая тусовка со всей Европы. А Лондон страшно избалованный, он огромный, там невероятно много всего происходит — много оркестров, и все хорошие, постоянно приезжает куча знаменитостей и так далее.
— А что с дирижированием? Вы как-то продолжаете с ним экспериментировать?
— Я пытался его ввести в свою концертную жизнь, но, честно говоря, совмещать очень сложно. Во-первых, я играть люблю больше, потому что, когда я играю, все зависит только от меня. Во-вторых, чтобы получалось удовлетворительно, мне, видимо, нужно забросить альт, а этого не хотелось бы.
— Хрестоматийный вопрос: почему все-таки вы выбрали альт?
— Ну всем известно, как люди становятся альтистами: если они в каком-то возрасте — десяти лет, например — не могли сыграть в классе скрипичный концерт Мендельсона. Тогда их вели на альт. Так было и у меня, я поступил в ЦМШ как раз в возрасте десяти лет и попал в класс Марии Ильиничны Ситковской. Позже я в смысле скрипичной техники очень многое наверстал, и она даже предложила мне перейти на скрипку, но я решил остаться с ней. Тем более что и альт мне нравился, и альтистов хороших было мало — это тоже привлекало. Потом были проблемы, конечно. Ну не принято считать альт сольным инструментом и все тут — неважно, что есть Башмет, Циммерман и так далее. Причем для агентов это еще и рыночный вопрос. Только в последние, кажется, года два мне действительно удалось как солисту по-настоящему чего-то достичь в смысле признания.
— В альтовой среде есть трение локтями, как, скажем, у скрипачей?
— Конечно, есть, оно даже заметнее, потому что нас вообще меньше. Поэтому я играю так много переложений, чтобы не отбирать хлеб у коллег: лучше уж я лишний раз сыграю, скажем, переложение концерта для саксофона Глазунова.