Выставка фотография
В Манеже проходит организованная Московским домом фотографии (МДФ) выставка, посвященная юбилею открытия Байкало-Амурской магистрали. Попытку трудового подвига позднесоветского народа изучал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
На выставке — около 300 фотографий восьми фотографов, больше всего Геннадия Косопова и Валерия Корешкова (они единственные включены в каталог), меньше Виктора Ахломова, Дмитрия Бальтерманца и Юрия Садовникова, а также по десятку Юрия Роста, Александра Абазы и Аркадия Шайхета. За исключением Роста, все — для официальных советских изданий. Фотографий БАМа миллионы, тот факт, что выбраны именно эти фотографы и эти кадры, никак не объясняется. Фотография пока представляет собой тот счастливый жанр, в котором кураторам (МДФ не указывает имен, выступая как коллективная курирующая институция) не обязательно пояснять свой замысел, достаточно единства сюжета — БАМ, юбилей, фотографии. В послании к выставке МДФ не вполне понятно почему вспоминает про авангардный журнал "Чешская фотография", для которого эти фотографы не снимали, и говорит о романтизме, который в порядке цензуры и самоцензуры не позволял фотографам показывать бытовую неустроенность строителей, а позволял показывать главную мечту государства. Упоминание о фотографическом авангарде позволяет дистанцироваться от этой мечты, но, с другой стороны, указать на ее наличие.
Эта ситуация не позволяет с уверенностью говорить, что перед нами — замысел или случайно так получилось. На выставке имеются четыре основных сюжета. Первый — пейзаж, через который тянут магистраль. Второй — работа, кладут рельсы с помощью лома и рельсоукладчика. Третий, самый многочисленный — бытовой жанр. Четвертый — портретный, тут руководители стройки в должности не ниже бригадирской и важные гости, типа портрета композитора Микаэла Таривердиева на рельсах. Вместе они образуют картину... нет, сразу так не скажешь, что за картина.
Стройка БАМа, по крайней мере в ее комсомольском отрезке, была делом добровольным, поэтому сцены труда, которые были приняты в 30-е годы, здесь больше заменяются сценами жизни рабочего человека в свободное от труда время. Ну, то есть когда покурить пошел, или в магазин, в баню, парикмахерскую, у костра поет, просто гуляет — это давало брежневской фотографии особую человечинку и было отличительной особенностью советской пропаганды 70-х. Да, так вот, знаете, когда смотрят дореволюционные фотоальбомы или, скажем, кинохронику, или портретную галерею, то обычно принято после пяти-семи минут просмотра с воодушевлением произносить: "Боже, какие одухотворенные лица!" Или "как много одухотворенных лиц!". А тут как-то невольно хочется воскликнуть: "Как много неодухотворенных лиц!" То есть ничем.
Мужчины иногда бросают короткий взгляд вдаль: "Че там за фигня?", большинство ходят с лицом: "Прорвемся, блин", некоторые смотрят в объектив конкретно с выражением: "Мужик, че надо?", а иногда лицо расцветает туповатым алкогольным блаженством типа: "Опять хорошо!". У женщин бывают лица: "Ой, гля, он меня клеит", "Че смотришь? Нравлюсь что ли?" и "Ой, чой-то задумалася я". Дети лица имеют, а выражения нет. Нечего выражать. Иногда просто стоят, а иногда как поставили. "Егора, ты чего ноги расставил? Сдвинь, задницу не отклячивай, галстук поправь, рукой давай салют пионерь — ща тебя дядя для газеты щелкнет". Я прошу прощения у читателя за жаргонизмы, но правда между выражением "Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко // Взор надменный и отдал поклон. // Обратясь к кавалеру, намеренно резко // Ты сказала: "И этот влюблен"", и выражением лица "Гля, он меня клеит" есть заметная разница, хотя эмоция в сущности одна и та же. Все эти бамовские лица словно отекли от общей тупости жизни, и даже страшновато глядеть на это.
К этому добавляется пейзаж и портрет. Пейзаж весь построен на том, что железная дорога служит масштабной линейкой (из-за шпал) среди совершенно необжитого пейзажа. Пафос всех этих фотографий — космическая бесконечность пространства, в котором совсем никого нет, кроме этой природы. Что же касается портрета, то тут обычно сняты люди партийные, со стажем и некоторой брежневской сентиментальностью во взоре. Как бы у них выражение лица одновременно и умиленное, и с осознанием трудностей, которые победятся, типа "Нет, ну до чего же мудрая наша партия, которая решила пропереть вот это вот все через вот это вот все". Получается пространство, руководители и население. Так что в сущности это картина того, как русский народ колонизует собственную совершенно пустынную территорию. Последний раз.
И даже поражаешься, господи, как же у них хоть что-то получилось? Какая сила заставила их все-таки сдвинуться и начать тянуть эту бесконечную дорогу через эти бесконечные пространства? Каждому лицу, которое показано на этой выставке, прежде всего ничего не надо — ну, поесть, спариться, детей накормить — а больше ничего, и им всем страшно тяжело тут жить. Ну неужели ЦК ВЛСКМ — ну не может же так быть. В сущности, от этих людей — один шаг до тех, которые сегодняшние русские фотографы снимают в деревнях и провинциальных городах, и в которых жизнь уже затихла до состояния натюрморта.
Я не знаю, как это объяснить, это какая-то загадка. Но там на выставке есть одна фотография Аркадия Шайхета, запечатлевшая строительство БАМа в 30-е годы. БАМ ведь решили строить тогда, и бросили, а к идее вернулись в 1974-м. Так вот, в эстетике 30-х эти сотни женщин, согласными движениями бросающие землю, выглядят как авангардный балет. Когда в каждом теле есть воля исторического действия. И вдруг кажется, что выставка про то, как энергия этого порыва постепенно гаснет в равнодушном несчастном бессилии. Как будто это люди, которые еще помнят, что цель была, но как-то запамятовали, в чем она. Эта выставка про утрату пассионарности. Была. И даже что-то унаследовали. Но как-то все вязнет, валится из рук, и вообще "Мужик, ну че тебе надо?"