"Авторский театр" Олега Дмитриева представил публике вторую часть будущего сценического триптиха "Мы живем, под собою не чуя страны..." — спектакль "Ночной дозор" по одноименной повести Михаила Кураева. С подробностями — АНДРЕЙ ПРОНИН.
Трехчастный проект актера и режиссера МДТ — Театра Европы Олега Дмитриева, посвященный памяти жертв сталинского террора, представляется своеобразным сценическим эхом масштабной театральной фрески Льва Додина "Жизнь и судьба", на репетициях которой господин Дмитриев был одним из режиссеров-ассистентов (и сам великолепно сыграл зловещего нациста Лисса). Тема тоталитарного кошмара, его явных и подспудных механизмов с тех пор Олега Дмитриева не отпускает, что, конечно, не может не вызвать уважение к режиссеру — как минимум к его гражданской позиции. Предыдущая работа "Авторского театра" — моноспектакль актрисы МДТ Галины Филимоновой "Мандельштама нет", основанный на воспоминаниях Надежды Мандельштам, — представляла собой монолог жертвы сталинской мясорубки. Во второй части триптиха крупным планом подается палач. Не вождь народов, не Ежов, не Берия — в "Авторском театре" хорошо понимают, что бацилла братоубийственного людоедства живет не в кремлевских чертогах, а рядышком, у нас под боком; и по одежке больного не отличишь от здорового.
К одноименным бестселлеру и блокбастеру спектакль отношения не имеет, он назван по заглавию литературного первоисточника — повести петербургского прозаика и сценариста Михаила Кураева, написанной еще в 1989-м, когда слова "Ночной дозор" вызывали ассоциации лишь с картиной Рембрандта. Повесть — пространный и путаный словесный поток; слова извергает из себя скучающий на ночной вахте в каком-то учреждении старик, в прошлом — доблестный энкавэдэшный служака, боец "незримого фронта" товарищ Полуболотов, вспоминающий о минувших днях. Выбор на роль Полуболотова актера Сергея Козырева предрешил успех спектакля: виртуозной мощью, с которой играет господин Козырев, трудно не восхищаться. Он начинает прозаически, почти бескрасочно — долго развешивает на стенде ключи от дверей охраняемого учреждения, режет овощи на импровизированном столе (доска, лежащая на двух табуретках), засыпает их в кастрюльку, стоящую на электроплитке. Мерно звучат обрывочные реплики — типичная стариковская логорея, бесконечный монолог о том о сем. И вдруг вспомнит некоего Пильдина, бывшего своего шефа по опричной команде, — и забьется в припадке злобы, точно бес вселился: шибко, видно, Пильдину в свое время завидовал. Эти внезапные припадки у Полуболотова не редкость, до животного бешенства его доводит многое: неблагодарная дочка, уехавшая с мужем в Канаду, нерусская фамилия "Блюхер", "невежливость" интеллигенции, которая, в отличие от "уголовного элемента", не умеет быть благодарной гражданам начальникам, если те ее не бьют и не истязают в своих застенках. Бесноватый Полуболотов с упоением сладострастия рассказывает об арестах и допросах, щедро делится со зрителем скромными радостями садиста. Между тем вскоре замечаешь, что палач сам перепуган раз и навсегда, заглушенные пароксизмы совести преобразились в его психике в мистический безотчетный страх, особенно обостряющийся в болезненной атмосфере ленинградской белой ночи. И время от времени рассказ модулирует в гортанный вопль ужаса, стон, плач.
Снайперская точность оценок, уверенная органика и бешеный темперамент, присущие артисту Козыреву, позволяют ему, не вооруженному ни острой сюжетной интригой, ни дополнительными сценическими приспособлениями, два часа кряду удерживать внимание зала. Однако есть ощущение, что происходит это маленькое чудо не благодаря, а вопреки режиссуре господина Дмитриева. Что в предыдущей, что в этой работе режиссер Дмитриев не слишком напоминает своего учителя Льва Додина, он больше походит, скажем, на ученика Анатолия Васильева. "Дозор" явно перегружен риторикой, тут слишком много речи и мало театрального действия. Но это полбеды. Другая половина обидней. Господин Дмитриев в своем режиссерском тексте скупится на социально-психологический анализ, предпочитая обнажать в актуальном материале вневременные мифологические мотивы и иллюстрировать их прямолинейными сценическими аллегориями. Претензия на высокопарную притчевость особенно заметна в финале, когда на сцене появляется внук Полуболотова, олигофрен Андрюшка (Станислав Никольский) с поделкой в руках — фигуркой демонической горгульи. Новое мифотворчество, пусть даже и авторское, вряд ли поможет развенчать старые мифы, а театральные красивости против воли автора эстетизируют то, что эстетизации не подлежит, и приглушают гражданский пафос спектакля.