Новый фильм Павла Лунгина "Царь" вновь всколыхнул в России застарелые споры о личности Иоанна Грозного, которые продолжались весь ХХ век. Что и неудивительно: все последнее столетие Россия никак не может разобраться со своим отношением к жесткой руке власти
В России уже давно существуют два Ивана Грозных. Один — реально исторический персонаж, другой — литературно (а чаще политически) преобразованный. Второй оказался явно сильнее первого, принесенного, по сути, в жертву конъюнктуре момента: в тоталитарных условиях из обрывков летописей и деяний последнего Рюриковича лепили государственника; в пору становления гражданского общества и борьбы за либеральные ценности из тех же источников формировали образ деспота-садиста. Сегодня причудливым образом оказались востребованы оба.
Модный Грозный
Мода на Грозного как общероссийский тренд впервые возникла в самом начале XIX столетия, когда дворянские дети, пережив шок от Отечественной войны и вторжения своего французского кумира, оказавшегося вдруг никаким не прогрессивным цивилизатором, а страшным завоевателем, стали разом обращаться к русской истории и народной духовности. Сборник фольклора Кирши Данилова с народными песнями и сказаниями о "делах державных" был едва ли не самым популярным в ту пору изданием. "В песнях об Иоанне Грозном народ сохранил воспоминание только о светлой стороне его характера,— писал фольклорист Петр Киреевский.— Он поет о славном завоевании Казани и Астрахани; о православном царе, которому поклонились все орды татарские; но не помнит ни об его опричниках, ни об других его темных делах..." Однако вспомнили и о них — одним из первооткрывателей был юный гусар и кутила Мишель Лермонтов, написавший в 1838 году "Песню про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова". Сюжет, кстати, взят из народной песни про царского шурина Темрюковича, которая была опубликована в том самом фольклорном сборнике, но Лермонтов к сюжету подошел творчески: он сочинил образ Грозного (которого не было в оригинале) и усилил его фигурой лживого опричника. Прогрессивная общественность николаевской России в этом усмотрела особый смысл, и Виссарион Белинский объявил "Песню" гимном борьбы против царской тирании. Так и появились два царя Ивана.
Дальше — больше. В Петербурге прогремел роман-драма "Опричник" Ивана Лажечникова, тут же запрещенный цензурой. Что, естественно, только подогрело интерес публики к мистической фигуре древнего царя. Потом вышел "Князь Серебряный" Алексея Константиновича Толстого, Чайковский поставил оперу "Опричник", а Репин написал "Иван Грозный и сын его Иван 16 ноября 1581 года" (или в просторечии "Иван Грозный убивает своего сына"), которая произвела настоящий фурор в Третьяковской галерее: до этого никто не смел изображать самодержца в образе безумного убийцы. Когда эти два слова — "безумный убийца" — были произнесены, миф о тиране — основателе Российского государства зажил своей собственной жизнью.
Спустя 100 с небольшим лет после "разделения" царя Ивана советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн попытался преодолеть этот раздел и собрать обе половинки. В первой части его эпопеи Грозный предстал государственником и несгибаемым борцом с феодальной раздробленностью и внешними врагами. Во второй — тираном, патологической личностью и создателем кровавой банды опричников-дегенератов. Объемного образа не получилось — за державника творец был обласкан властью, а за маньяка — ею же замордован.
"Неоднозначный царь", то есть который, с одной стороны, светел, а с другой — темен, с тех пор никому не давался в руки. Не дался он, как представляется, и Лунгину, тем более что Лунгин такой задачи явно не ставил.
Очередной "Царь" не сказал ничего нового, хотя и добавил черных красок: Иван у Лунгина получился юродивым маньяком, который просто наслаждается созерцанием массовых казней и различных душегубств. Измены, заговоры, войны с поляками и ливонцами — все на заднем фоне, просто как повод для очередного кровопускания. Режиссер к тому же объявил Грозного виновником всех исторических бед России: "Я убежден, что Грозный сломал русское Возрождение. Россия была беременна Возрождением. Это видно в архитектуре, в иконописи. Но что-то надломилось. И Россия прекратила поступательное движение вверх. Спиралька, по которой должно идти любое общество, уплощилась и превратилась в карусельку, так мы и движемся по кругу..."
По кругу, надо сказать, пошла и реакция на очередную версию царя Ивана — случился приступ настоящей ярости у сторонников немедленной канонизации Грозного в чине православного святого. Они пошли в атаку, потрясая древними пергаментами, утверждающими, что в действительности Иван Васильевич никогда не убивал митрополита Филиппа Колычева, а, напротив, любил его и очень уважал. И сына своего Иван не убивал, хотя Репин полагал иначе. И вообще, весь сценарий — чистой воды выдумка, как и все сплетни о садизме Грозного.
По этому кругу можно ходить бесконечно. Но если есть желание и готовность вырваться из него — достаточно просто поместить реального царя Ивана Васильевича в контекст тех исторических обстоятельств и тенденций, которым он был современником.
Суверенный "абсолютизм"
Что объяснит события в России XVI века лучше, чем сами события?
Вот, например, существует всеобщее убеждение, что опричнину придумал Грозный. А ведь на самом деле это совсем не так. Иоанн Васильевич, будучи просвещенным человеком своего времени, западником и реформатором, просто подсмотрел у коллег по цеху, как работали аналогичные отряды в других европейских державах.
Пионером, бесспорно, была Англия, где в конце XV века правил король Генрих VII Тюдор — кандидат дома Ланкастеров, добившийся власти после разрушительной войны Алой и Белой розы. Страна тогда лежала в разрухе, и для восстановления "вертикали власти" Генрих стал применять такие методы, по сравнению с которыми блекли все зверства "военного коммунизма". Для борьбы с непокорными баронами Генрих VII учредил особый трибунал — "Звездную палату" (Camera stellata), это название произошло от украшенного звездами потолка зала в королевском дворце в Вестминстере, где проходили закрытые процессы против дворян. Вскоре "Звездная палата" стала символом королевского произвола и террора. В это же самое время на другом конце Европы король Фердинанд II, владыка Кастилии и Арагона, создал свою опричнину, так называемые эрмандады — вооруженные отряды выходцев из низшего дворянства, которые стали опорой короля в борьбе с непокорными вельможами и духовенством. Члены этих союзов довольно скоро завладели всем имуществом аристократии и назначали сами себя на все важные посты и в королевский совет. По соседству имелась альтернативная модель — португальский король Энрике расправлялся с внутренней оппозицией с помощью Святой инквизиции и вошел в историю как фанатичный охотник за еретиками, которые все как на подбор были представителями старой аристократии.
Можно посмотреть и на басурман. Выходцы из низов были опорой османского султана Селима I, который также вошел в историю под именем Грозного. Жестокость этого человека соответствовала духу эпохи: Селим завладел престолом в результате переворота, казнив своего отца султана Баязида II Святого. Правление начал бодро: с первых же дней Селим Грозный объявил о конце политики религиозной веротерпимости и открыл сезон охоты на христиан и еретиков-шиитов. Только за два года янычары султана казнили более 40 тысяч человек. Невероятную жестокость Селим проявлял и в отношении к своим придворным. Особенно часто Селим Грозный любил казнить своих визирей, и назначение на этот пост воспринималось вельможами как смертный приговор (в Турции тех лет появилась даже поговорка-проклятие: "Чтоб тебе быть визирем у Селима!"). Кстати, как и Иоанн Васильевич, Селим Грозный прославился своими завоевательными походами, которые подготовили плацдарм для дальнейшего расширения империи, которое произвел сын и наследник Селима — султан Сулейман I Великолепный.
Теперь о жестокости. Тут стоит вспомнить биографию английского короля Генриха VIII Тюдора, ставшего основателем англиканской церкви. Поводом для раскола с католиками стал отказ папы римского Климента VII утвердить развод Генриха с Екатериной Арагонской. После разрыва с папой в Британии развернулись жесточайшие репрессии для того, чтобы принудить английское духовенство к новым порядкам. Одной из первых жертв религиозных гонений стали монастыри, главы которых отказались принести клятву королю. В ответ Генрих VIII велел просто повесить настоятелей всех монастырей, а их имущество — конфисковать. По оценкам историков, за время его правления в Британии было уничтожено 376 монастырей, а более 70 тысяч человек казнено и сожжено на кострах.
Его наследница Елизавета I, кстати, несостоявшаяся невеста Ивана Грозного, вошла в историю как автор самых жестких законов против бродяжничества — так тогда называлась попытка английских крестьян сбежать от налогов и повинностей. Смертью каралось любое преступление крестьян против господ. Английский историк Страйп указывал, что при Елизавете "бродяг вешали целыми рядами, и не проходило года, чтобы в том или другом месте не было повешено их 300 или 400 человек". Для сравнения: в "Судебнике" Ивана Грозного от 1550 года смертная казнь предусматривалась только за вооруженный разбой на дорогах и убийства своих жертв.
А вот небольшая черта из биографии Карла V, императора Священной Римской империи. В очередной раз повздорив с папой, Карл взял штурмом Рим, перебил практически всех жителей и подчистую разграбил великий город. Кровь лилась потоками, но вряд ли сегодня кому-то придет в голову упрекать Карла V в задержке Ренессанса.
Вывод очевиден: наш Грозный был самым обычным политиком той эпохи, когда на месте феодальной вольницы утверждался прогрессивный строй абсолютной монархии. Его садизм вовсе не эксклюзивный, а вполне соответствующий нравам того времени — крайняя жестокость отличала всю эпоху, еще не освоившую цивилизованных приличий. И не было никакой особой российской дремучести и свирепости в общении с подданными, а была некая универсальная норма поведения властителя.
Другое дело, что и Англия, и Португалия с Испанией, пережив период абсолютизма, пошли дальше, постаравшись как можно крепче забыть все неудобные моменты. А вот российское общество продолжает ковыряться в своих ранах — то ли национальный мазохизм у нас такой, то ли и правда приказа ждем. Но только вот сам Иван Грозный здесь совершенно точно ни при чем. Оставьте, наконец, его историкам.