Книги

"Т"

М.: Эксмо, 2009

Пять причин не разлюбить Пелевина, прочитав роман "Т":

1. Это же Пелевин.

Писатель, к которому мы относимся с совершенно особой нежностью. И вытравить ее не могут ни его высокомерное самоустранение из жизни, ни слухи о контракте с издательством, согласно которому он обязан выпускать по книге в год (и тогда, выходит, все его последние творения, они не для нас, читателей, а для денег), ни даже тот факт, что эти творения, особенно прошлогодний сборник "П5", были не особенно удачны.

Омон Ра, Чапаев с Пустотой и Дженерейшн П стучат в наши сердца — не забывается такое никогда, и каждое воспоминание о том, как это было, трогает и тревожит. А новая книга имеет многие столь милые нам черты.

Здесь наличествуют и неизменный лама с рассказом об учителе Линь-Цзы, "который в ответ на вопрос 'Что такое Будда?' говорил, что это дыра в отхожем месте", и длинные разговоры о перерождении, и беседы о том, что "то, что есть, никогда не исчезнет; то, чего нет, никогда не начнет быть".

Реальность пелевинского вымысла привычно расслаивается на пласты (в этом случае — на отдельные реальности/нереальности Героя, Писателя и Читателя). Они точно так же привычно меняются местами и поглощают друг друга до бесконечности. А в конце — как будто бы специально для того, чтобы мы залились слезами умиления,— появляется еще только обучающийся на кавалериста Василий Чапаев, признающийся, что уже чувствует "холодный ветер на лице".

2. Причем это все-таки немного другой Пелевин.

Правда, отличие этого романа от последних пелевинских релизов заключается, скорее, в недостатке, чем в прибавлении. Вернее, в отказе. Автор отказывается от обычного для него объяснения странностей определенного этапа русской действительности тайным заговором, смысл которого никому, кроме Пелевина, и в голову прийти не может. И вот в этом романе, где, если следовать логике наших читательских ожиданий, должна была бы объясняться мистическая природа кризиса, о кризисе говорится следующее: "Его мировое правительство устроило. Оно деньги печатает, а в кризис цены падают. Вот оно подождет, пока цены упадут, напечатает себе много денег и всех нас купит". Сентенция вообще-то достойная прайм-таймового ток-шоу, но в случае Пелевина подкупающая новым подходом.

3. Не без самокритики.

Это подкупающее объяснение кризиса, кстати, можно провести по разряду самокритики или даже саморазоблачения. Выходит, автор сам указывает на то, что его прежние тонкие теории, если стряхнуть с них буддизм и шумеро-аккадство, мало будут отличаться от гипотез про "людей с песьими головами".

Но здесь есть примеры и более очевидные. И в каком-то смысле более трогательные. Вот, например, имеется некий самовлюбленный беллетрист-метафизик, не брезгующий, правда, несмотря на всю свою возвышенность, участвовать в коллективном написании романов по заказу "конкретных" людей и за "конкретные" деньги. Он отвечает за метафизические раздумья и мистические прозрения. Также о нем сообщается, что он шизофреник — читает на себя рецензии, шуршит в углу газетой и бормочет: "Как? Погас волшебный фонарь? А что ж ты в него ссала пять лет? Ссала-то чего?" Вот и вся метафизика — утверждается в романе автора, дебютировавшего некогда сборником "Синий фонарь". Куда уж самокритичнее.

4. Не без литературной критики.

Ею поначалу занимается не вызывающий вроде бы уважения персонаж с еврейско-индийской фамилией Брахман: "Столетие назад писатель впитывал в себя, виртуально выражаясь, слезы мира, а затем создавал текст, остро задевающий человеческую душу. Сейчас от писателя требуется преобразовывать жизненные впечатления в текст, приносящий максимальную прибыль. Литературное творчество превратилось в искусство составления буквенных комбинаций, продающихся наилучшим способом". Но потом его слова подтверждает высший авторитет. Великий писатель земли русской Лев Толстой, видящий, как и положено у Пелевина, сюжет романа "Т" во сне, суммирует: "Они там книги пишут, как наши мужики растят свиней на продажу". А с Толстым как же не согласиться.

5. И вообще...

Это же Пелевин (см. пункт первый).

"Главные вопросы современности вовсе не 'Что делать?' и 'Кто виноват?'. Они совсем другие — 'Где я?' и 'Кто здесь?'".

"'Бог' — просто бренд на обложке. Хорошо раскрученный бренд. Но текст пишут все окрестные бесы, кому только не лень".

И шедевральное: "Космическое назначение российской цивилизации — это переработка солнечной энергии в народное горе".

Если не он, так кто же нам все это напишет?

"Домашние задания"

М.: Текст, 2009

Наиболее известные произведения немецкого писателя Якоба Аржуни — серия из четырех романов о частном детективе Кемале Каянкая, начатая в 1987 году книгой "С днем рождения, турок!", а законченная в 2001-м романом "Кисмет". Главный герой, детектив Каянкая, родился в Турции, но вырос в Германии в немецкой семье и к турецкой культуре отношения в общем-то не имеет. Впрочем, во Франкфурте-на-Майне, где происходит действие всех романов, он все равно считается турком "по роже", и все расследования так или иначе связаны с его двойственной турецко-немецкой идентичностью. В самом Аржуни и вовсе нет ничего турецкого, даже фамилия — псевдоним, и эта игра в турецкое — скорее, дань актуальной для Германии проблеме.

Роман 2004 года "Домашние задания" тоже про актуальное немецкое — он посвящен теме "влияния на нашу жизнь Третьего рейха сейчас, спустя почти 60 лет". Задание именно на такую тему дает своим ученикам Йоахим Линде, преподаватель немецкого языка в Шиллеровской гимназии. Линде — самовлюбленный индюк, уверенный "в своей способности необычно формулировать мысли, а также придумывать новые слова и придавать обычным вещам новый смысл". Но дискуссию в классе о том, какое отношение Третий рейх имеет к гимназистам, он удержать не может; в итоге одна ученица назовет его пустословом и антисемитом, а другой ученик пожелает родственникам этой девочки задохнуться в газовой камере. В своей финальной защитной речи герой находит крайнего: во всех бедах виновата, конечно, "израилизация Ближнего Востока". В этой маленькой и немножко наивной книжке с монструозным главным героем Аржуни весьма точно зафиксировал легкость, с которой всегда может вернуться нацизм: из пустословия, глупости и мелких неудач, которые необходимо на кого-то свалить. И касается это, к сожалению, далеко не одной Германии.

"Пресс-папье"

М.: Phantom-press, 2009

Плодовитость Стивена Фрая нам вроде бы не должна казаться исключительной — у нас у самих есть Дмитрий Быков. Но что всегда удивляет во Фрае — это широта его интересов. Ему как-то до всего есть дело, от правильного английского произношения до истории классической музыки. Он не играет ни в критика, ни в знатока современной культуры, его задача, кажется, ограничивается существованием в собственной английскости, одинаково проявляемой в радио- и телепередачах или в газетных статьях. Ну а главное свойство английскости — конечно же, ирония, которая здесь начинается с названия: увесистый сборник "опилок и стружки, скопившихся за шесть-семь лет нерегулярного труда в цехах журналистики и радиовещания" вполне можно использовать с практической целью, то есть натурально придавливать бумагу.

Обыкновенный читатель, конечно, прочтет эту книгу на одном дыхании без всяких наших рекомендаций. Рекомендовать же стоит два раздела из пяти. "Фрай по пятницам" — разрозненные колонки на самые разные темы, которые писатель вел в газете Telegraph с 1989 по 1991 год. И еще более ранние (1985) передачи для радио "Би-Би-Си", в которых Фрай выступает в роли престарелого кембриджского филолога Трефузиса, все время попадающего в различные забавные ситуации. В первых, с обязательными колонками о футболе и политике, вырисовывается именно такая маленькая Англия, о которой все пишут и любят читать. В историях же о Трефузисе выстраиваются очень фраевские и очень английские отношения интеллигенции с народом: "Грезы мои прервал рослый чернокожий мужчина, заговоривший со мной на языке, которого я не знал. Я попытался воспользоваться тем скромным кухонным суахили и ресторанным матабеле, какие имеются в моем распоряжении, но безуспешно. Мужчина все повторял и повторял слова 'крэк', 'кока' и 'дурь'".