Они сильнее, быстрее и вернее нас. Поэтому мы их боимся?
В квартиру питбуля Марты я попал по газетному объявлению о продаже детской коляски. Было это 10 лет тому назад, спустя пару недель после рождения сына. Коляска стояла в прихожей. Человек по имени Костя — качок лет 40 и килограммов за сто весом, у которого даже лысина выглядела напряженным мышечным бугром, — показывал мне, как у коляски отстегиваются колеса.
— Так их мыть удобней, смотри.
Мы присели на корточки в тесном коридоре, и Костя, видимо, толкнул задом дверь в спальню.
За дверью спальни, видимо, сидела Марта.
— Подходит, — сказал я, когда мы поднялись, и опустил руку на ручку коляски.
Бесшумная рыжая пружина выстрелила возле моей ноги. Первой реакцией Марты на мое прикосновение к коляске хозяйского детеныша был этот жуткий молчаливый прыжок, нацеленный в пах. Я успел заглянуть в маленькие ледяные глазки. Костя — сколь благословенны его молниеносная реакция и крепкие мускулы — успел ухватить питбуля за морду: одна рука под нижнюю челюсть, другая — на верхнюю. Задние лапы Марты смачно скребли по паркету, слышалось двойное сопение — человека и собаки. Я стоял столбом, завороженный близостью едва не настигшей меня беды.
Собака Марта была сильна, и ей очень хотелось исполнить свой собачий долг. К моему счастью, человек оказался сильнее. Пасть захлопнута, питбуль водворен обратно в спальню.
Из кухни, догрызая яблоко, вышла хозяйка дома в элегантном шелковом халате.
— Да не укусила бы она, — небрежно бросила хозяйка, окатив меня ироничным взглядом.
Мы с Костей переглянулись.
— Я еле с ней справился, — тихо сказал Костя, откладывая, как мне показалось, на потом какой-то застарелый семейный спор.
Я молча расплатился за коляску и вышел.
Тогда-то, со дня моего быстротечного и незабываемого знакомства с Мартой, все и началось: я боюсь собак. Не всех, конечно. Только страшных. В общем-то давно привык к этому страху. Закусишь губу, когда садишься в лифт вместе с соседским "кавказцем", перейдешь на другую сторону дороги, когда навстречу трусит без намордника чей-то четвероногий друг. Делов-то...
...Пробежав свои утренние километры, я направлялся домой. В наушниках старый добрый Slade. Мужественно, сгибом указательного пальца, смахиваешь пот со лба. Провентилированные легкие вступают с воздухом в интимные отношения. Я, собственно, и бегаю ради этих самых минут — когда идешь вразвалочку от стадиона, разгоряченный и довольный собой.
И тут из-за угла школы выруливают они: девушка и ротвейлер. В рассветной мути трудно разглядеть лицо — будто смотришь сквозь банку с рассолом. Но в лице девушки я определенно улавливаю приметы алкогольного опьянения. В подтверждение моей наблюдательности через несколько шагов она начинает как-то странно вилять, ноги у нее медленно подкашиваются, и она плюхается на асфальт. Ротвейлер замирает, всматриваясь в хозяйку.
— О как, — подумал я, от соседства этого сутуловато-плечистого зверя моментально превращаясь из бодрого спортсмена в спотыкающегося ворчуна. — Всю ночь, что ли, квасила? Теперь вот собачку вышла выгулять.
Нужно было поскорей миновать неприятную парочку.
Нет, я и не подумал остановиться, снять наушники, заговорить с ней.
— А вот пусть водят их на поводках! — подумал я с раздражением, ускоряя шаг возле опасной угрюмой глыбы.
Но в следующее мгновение я уже стою, утыканный иголочками ужаса. Моя щиколотка зажата в собачьей пасти.
Мы смотрим в глаза друг другу. Я — сверху вниз, умоляюще. Он — как-то очень критически, снизу вверх, наморщив свой шоколадный шерстяной лоб.
С радостным удивлением понимаю, что мне не больно. Он не кусает — только прихватил слегка и держит. Что-то задумал. Но что — мне абсолютно без разницы. Только бы не сдавливал челюсти!
Хозяйка ротвейлера, беспомощно всплескивая руками, пытается подняться на ноги метрах в пяти от меня.
Отвожу взгляд от взгляда ротвейлера, стою: мол, ладно, могу и постоять, черт с тобой.
Через пару секунд он разжимает челюсти. Делаю шаг — он снова хватает за щиколотку.
Стою.
Девушке удалось немного привстать, опираясь на ствол дерева.
Он отпускает меня — на этот раз окончательно.
Отхожу на несколько шагов, оборачиваюсь. Ротвейлер смотрит мне в след — как мне кажется, осуждающе.
— Посмотри, посмотри. Поморщи лоб. Развели тут!
Задерживаться на аллейке возле школьного стадиона не хочется, я ухожу домой. На своих двоих — ура! — а ведь могло бы быть совсем иначе.
Через какое-то время накатывает гадкое похмелье после пережитого страха, сквозь которое прорезаются первые проблески сознания: наверное, он хотел, чтобы я помог его хозяйке?
Ну, пьяная. Ну, падает. Так и сам что, ни разу не ранен?
А вот повежливее нельзя было? Зачем же сразу за ноги хватать? И вообще, намордник определенно облегчил бы наше общение.
На следующий день, как забавный анекдот, рассказываю историю своему приятелю. Он вежливо улыбается, но не смеется.
— Знаешь, — говорит. — Девчонка могла быть и не пьяной. При диабете такое бывает. У моей тетки было. Диабетический криз. Тоже вот так, на улице, скрутило. Повезло — скорая мимо проезжала.
Марта, сука!