Фестиваль кино
В Киеве открылся 39-й Международный кинофестиваль "Молодость" — после краткой официальной части с участием президента Украины Виктора Ющенко и главной иностранной гостьи фестиваля Катрин Денев в кинотеатре "Киев" прошла премьера фильма Яна Кунена "Коко Шанель и Игорь Стравинский" (Coco Chanel & Igor Stravinsky). Много интересного об отношениях русского композитора с французской модельершей узнала ЛИДИЯ Ъ-МАСЛОВА.
"Коко и Игорь" любопытным образом сочетается с недавно вышедшим у нас в прокат фильмом "Коко до Шанель" (Coco avant Chanel), где рассказывается, что бедняжка Шанель в юности была вынуждена выживать в качестве содержанки. Вполне естественно предположить, что когда она выросла и поднялась на своих маленьких черных платьях, то ощутила желание попробовать, каково это — самой стать спонсором для какого-нибудь симпатичного и талантливого мужчины. Создатели "Коко и Игоря", не базирующиеся ни на каких конкретных свидетельствах о том, что Шанель действительно спала со Стравинским, допускают поэтическую вольность и любезно подсовывают героине прекрасный объект для женского самоутверждения (весь фильм в голове почему-то вертится строчка из Довлатова: "Купить спаниеля, назвать Игорем").
Игоря Стравинского, прозябающего в эмиграции без средств к существованию, которого Коко Шанель (Анна Муглалис) приглашает с семьей пожить на ее вилле, играет датчанин Мадс Миккельсен, придающий дополнительное комическое очарование фильму своими попытками говорить по-русски. Не менее трогательное впечатление производит совместное русско-французское домашнее музицирование, когда детишки Стравинских под фортепианный аккомпанемент папаши хором исполняют песню "Ах вы, сени, мои сени", а мадемуазель Коко с ними приплясывает. Россия и русские выглядели бы в "Коко и Игоре" совсем анекдотично, если бы не играющая жену Стравинского Елена Морозова,— это самый приятный персонаж в фильме, умудряющийся с аристократическим достоинством выйти из унизительной ситуации, когда муж практически на глазах жены закрутил интрижку с напористой французской парвеню, которая содержит всю их многочисленную семью.
Авторы "Коко и Игоря" пытаются возвыситься над кондовой мелодрамой, какой по всем внешним признакам является их картина, и показать взаимное творческое оплодотворение двух гениев, сделавших революцию каждый в своей сфере: в музыке Стравинского появляется "больше страсти", а Шанель пытается излить свои чувства к композитору созданием духов Chanel N 5. Тут проявляется весь эгоцентризм Коко Шанель, которая могла бы посвятить любимому мужчине рожденный, так сказать, от него парфюмерный продукт (например, одеколон "Игорь" или хотя бы туалетная вода "Весна священная"), но самовлюбленной модельерше вообще не приходят в голову никакие другие варианты названия, кроме собственной легендарной фамилии.
Честные, добротные сексуальные сцены в "Коко и Игоре" не являются необходимыми с точки зрения избранной Яном Куненом целомудренной эстетики культпросвета, зато во время секса видно, что русский композитор, хотя работа у него сидячая, находится в отличной физической форме, а главное, понятно, что содержанец Стравинский всегда сверху, в самом широком смысле слова. Когда меценатка Коко начинает по какому-то вздорному поводу быковать: "Я такой же художник, как и ты, но более успешный", Стравинский очень ловко ее одергивает, не опускаясь до подробных объяснений, почему душевные усилия, затрачиваемые на его не всем понятное и плохо продающееся творчество, несопоставимы с умственным и эмоциональным вкладом в пошив черно-белых платьиц: "Да какой же ты художник, ты лавочница". Исход этого поединка амбиций становится окончательно ясен, когда смертельно обиженная, но в глубине души все-таки догадывающаяся, кто из них двоих чего стоит в масштабе вечности, Шанель инкогнито финансирует новую постановку "Весны священной", приносящую Стравинскому сокрушительный успех, в отличие от грандиозного провала в 1913 году, с которого начинается "Коко и Игорь",— фильм, конечно же, не про любовь, а про взаимоотношения бабла с искусством, которые авторы разрешают в духе циничного прагматизма, признавая, что, раз уж художнику без лавочников никак не обойтись, надо уметь себя правильно с ними поставить.