Утром 28 января в своем нью-йоркском доме скончался Иосиф Бродский.
В России смерть великого поэта всегда становится концом большой эпохи. С Пушкиным умер русский ампир — гармония, еще не порушенная славянофильством и западничеством. С Блоком закончился петербургский период русской истории, с Ахматовой — советская культура, из Петербурга выросшая. Ахматова считала себя последней. Она писала: "И казалось, что после конца//Никогда ничего не бывает.//Кто же бродит там у крыльца//И по имени нас окликает?"
Как Вознесенский и Евтушенко, с одной стороны, или Рейн и Кушнер, с другой, Бродский пришел "после конца", но в отличие от всех своих современников сразу осознал это. Он не рвался в новые дали, как это было повсеместно принято в начале 60-х. Он стал бродить у крыльца и окликать ушедших по имени.
Его поэзию принято делить на периоды, противопоставляя "непосредственную" раннюю лирику — "поздней" культурологической. Это — наивно. Он с самого начала, с первых же строк, с "Рождественского романса" стал собирать и музеифицировать останки. Его поэзия — это растянутая на несколько томов грандиозная выставка экспонатов культуры, своего рода музей мадам Тюссо, в котором мертвецы стоят в обнимку с особняками.
Его отъезд из России, как известно, был вынужденным, но со временем стало понятно, что советская власть ничуть не определила, скорее исполнила волю поэта. Он уже все каталогизировал в России и поехал собирать камни Европы — в Рим и Византию. "Ни страны, ни погоста//Не хочу выбирать.//На Васильевский остров//Я приду умирать" — это знаменитое пророчество лишь кажется несбывшимся. Конечно, оно осуществилось, в том смысле, что Васильевский остров для Бродского менее всего топографическая дата, а смерть Петербурга как свою собственную он описывал десятки раз. И возвращаться ему было некуда и незачем.
Он был последним русским поэтом, для которого поэзия и культура были абсолютно тождественны, и первым, кто сделал из этого свою тему. И в одном ряду с Тютчевым, Блоком, Мандельштамом и Ахматовой из всех поэтов "после конца" оказался только он — потому что сам себя туда поставил.
АЛЕКСАНДР Ъ-ТИМОФЕЕВСКИЙ