В Петербурге выступил Андрей Коробейников — некогда надежда, а теперь, в свои 23 года, звезда русского пианизма. В Малом зале Филармонии получал удовольствие ВЛАДИМИР РАННЕВ:
Юноша из подмосковного Долгопрудного как-то быстро преодолел свое вундеркиндство, в несколько ходов обскакав зрелых коллег на всех мыслимых фортепианных конкурсах. Быстро завершив эту "спортивную карьеру", пианист оказался в элитном клубе "граждан мира", курсирующих от одного престижного зала к другому. Кроме своих исполнительских талантов, он, подобно универсальным ренессансным гениям, проявил не меньшую даровитость и в других науках — знаток языков (победы на конкурсах эсперантистов), выпускник и преподаватель юридического факультета Европейского университета права в Москве.
Обладая не только беглыми пальцами, но и "быстрым разумом", Андрей Коробейников никогда не позволяет последнему дремать, даже в заигранных пианистами до дыр программах. Поэтому ходить на его концерты как минимум интересно. Более того, пианист не прячет свою рабочую кухню, как бы на глазах слушателей сочиняя интерпретацию. То, что он хочет сделать в следующую секунду, написано у него на лице и в движениях корпусом. Он не пытается быть "большим артистом" с соответствующими повадками, поэтому не держится на сцене, а просто музицирует. Он молод и наслаждается своим делом — играет, кажется, не для нас, а для самого себя.
Зал был забит под завязку. И так у Коробейникова почти всегда. В последнее время заметно, что без всяких менеджерских усилий и рекламных ходов российской публикой овладевает культ Коробейникова — невычурного, обаятельного парня, который, пока не сядет за рояль, вроде как свой, соседский. Нисколько не изменяя этому образу, он и играет. Причем программу, которую другому пианисту в филармоническом зале завернули бы: мол, народ на такое не придет. И примеров тому предостаточно. А за Коробейникова спокойны — этот зал соберет по-любому.
Программа у Андрея Коробейникова была действительно не ходкая — Си-бемоль-мажорная соната Шуберта и прелюдии Шостаковича. Пианист выбирал такие вещи, которыми запросто, на автоматизме пальцев, не отделаешься. С Шубертом Коробейников поступает так: играет вроде бы основательно и предсказуемо, по-консерваторски. Но то и дело сознательно врет против этого правила, "проваливая" привычное в странных паузах, контрастах звучности, неожиданной педализации. Это сразу разделило публику на скептиков, которые потом в антракте чеканили по-прокурорски "так играть нельзя", и тех, кто путался в словах от восторга. Играть так — это большой риск, потому что можно или переиграть, или ошибиться, не вписаться в поворот. С первым у Коробейникова все в порядке — он не специалист по дешевым эффектам. А вот со вторым у него случаются проблемы. Его манера держаться за инструментом, как мы уже знаем, выдает его намерения. А вот звук иногда обманывает ожидания. То он не довел фразу, то скомкал каденцию. Это случайности, которые на ровном месте случайностями бы и остались. Но в тех правилах, которые пианист сам себе пишет, они впутываются в игру, нарушают ее логику. Это сказывается на ясности формы. Первая, самая большая часть сонаты пронеслась по такому пересеченному рельефу выдумок разной степени оправданности, что получилась локомотивом, который оторвался от состава и уехал за пределы видимости. Остальные части, оставшись без ведущего, звучали как другое отделение концерта, не слишком связанное с первым.
Этой проблемы не могло возникнуть в цикле прелюдий Шостаковича. Они коротки, ярки и, хочешь не хочешь, а в единый цикл сами собой впрягаются. Поэтому ни у кого уже не могло остаться послевкусия "неправильности" исполнения, как бы они ни были сыграны. И вот здесь коробейниковские черты ренессансного мастера проявились уже не в универсализме, а совершенстве. Хотя материал тут и допускает самые разные исполнительские идеи, но, видимо, есть внутри него какая-то идеальная схема, которая раскрывает красоту всей конструкции цикла сполна. Именно до нее-то пианист и докопался. И не предоставил скептикам ни одного шанса. Им оставалось только аплодировать и требовать бисов.