В российский прокат вышел фильм "Пророк" Жака Одьяра — кино про "людей с улицы": кажется, это самая новая волна во французском кино.
На фоне столь же изящного, сколь и удушливого психологизма большинства современных французских фильмов (когда на экране ничего толком не происходит, кроме выяснения отношений и длинных красноречивых пауз, и все это тонет в сигаретном дыму) тюремная камера — как глоток свежего воздуха. Во всяком случае, в объективе Жака Одьяра — режиссера не слишком плодовитого (пять фильмов за 15 лет), но очень приметного, о чем говорит хотя бы Гран-при на последнем Каннском кинофестивале, полученный именно за "Пророка". Фильм об арабском пареньке, который в тюрьме становится настоящим каидом — главарем преступного мира.
— Это история, сознательно и уверенно выстроенная вокруг жестокости и стремления к власти, — поясняет соавтор сценария, Тома Бидеген. — Очень злободневная. Никакого особого предлога или оправдания. Никаких социологических мотивировок. Во Франции такого практически не увидишь.
Хочется добавить: на экране. А в жизни — сколько угодно.
Впрочем, в планы режиссера не входило снимать что-то "злободневное": ни иллюстрировать текущую криминальную хронику, ни встревать в полемику о реформе тюремной системы, ни упражняться в жанре гангстерской лирики. Так получается, что "Пророк" укладывается во все измерения: социальное, голливудское, экзистенциалистское, но ни в одно из них не умещается полностью. Он как-то сам по себе. Как и все немногочисленные фильмы Одьяра. Каждый из них рассказывает отдельно взятую человеческую историю, и в каждой из них находится что-то неуловимо общее, близкое человечеству в целом. Правда мифа: поэтическая, но тяжелая. Поэтому новый фильм Одьяра всякий раз бухается в океан французской кинопродукции, как булыжник в пруд. В брызгах премий. Предыдущий фильм, "Мое сердце биться перестало" (De battre mon coeur s'est arrete), например, завоевал в 2005-м престижную национальную награду "Сезар" в восьми номинациях. "Пророк" снят на совершенно другой сюжет, но вращается вокруг тех же, вечных для Одьяра, тем: обретение знания, поиск себя, постижение жизни, наследие и преодоление наследственности, символическая смерть или убийство отца. (Фрейдист здесь с удовольствием напомнил бы, что собственный отец режиссера, Мишель Одьяр, — один из известнейших во французском кинематографе сценаристов и делать себе имя с такой тенью за спиной очень нелегко; но мы эту мысль развивать не будем.) В этом плане его герой — архетип. Жак Одьяр сам всячески акцентирует эту "мифологическую" составляющую: его камера, говорит он, призвана творить героев.
— Я искал такой сюжет, чтобы сделать звезду из актера, до сих пор в воображении публики просто не существовавшего. Поэтому я и пригласил на роль Тахара Рахима. Это никому не известный актер, но я надеюсь, что теперь о нем заговорят. Согласен, это было очень амбициозно.
— А как же социальная острота? — вопрошает ошарашенный интервьюер. — Состояние тюрем во Франции? И вообще, метафизика человеческой судьбы?..
— Нет, — отвечает Одьяр. — Боюсь вас расстроить. Ни о чем таком я не думал.
Не думал, да... Но вот поди от этого отделайся.
"Пророк" — это история 19-летнего паренька-араба по имени Малик Эль Джебена, который за какую-то относительно скромную уголовную выходку оказывается за решеткой. На шесть лет. Молод, необстрелян, неграмотен... Его тут же берут в оборот. В тюрьме всем заправляет корсиканский мафиозный клан во главе с "крестным отцом" Чезаре Лучиани. Он берет Малика под свое покровительство. Не просто так, конечно, а в обмен на ряд услуг, первая из которых — залог дальнейшей покладистости — убийство одного из заключенных, неудобного свидетеля. После этого Малик повязан. Под крылом Лучиани он начинает осваивать тюремную премудрость и постепенно, осторожно плести собственную паутину. К концу фильма он уже твердо стоит на ногах: влиятельный наркобарон, будущее на свободе обеспечено, арабская группировка под его началом разметала корсиканскую, Лучиани остается только убраться с дороги. Король умер — да здравствует король.
Два с половиной часа, что длится фильм, проходят на одном дыхании. Здесь есть жестокие сцены, но они на своем месте — не больше и не меньше. "Я органически неспособен абсолютизировать насилие", — говорит Одьяр. Тюремные реалии выверены до мелочей, но обладают ненавязчивостью условности. На их фоне разворачивается сюжет — притча от кинематографа (от "Лица со шрамом" до "Побега из Шоушенка") и от жизни (взросление юноши — разве это не вечная история?). Кто-то из французских критиков даже записал Малика в новые Растиньяки. Но это сгоряча. У Растиньяка поначалу хоть были иллюзии. Малик же в моральном плане не то что девственник, а форменная tabula rasa. Это роднит его с голливудскими персонажами: здесь нет никакой психологии, закадрового комментария, рассусоливания эмоций и разъяснения причин. Ты то, что ты делаешь, и точка. С другой стороны — и в этом Одьяр уже перехлестывает Голливуд, — и сама тюрьма не романтична, и мафия не инфернальна, и герой не пример для подражания, хотя его снимают вплотную и зритель не может не ассоциировать себя с ним. Все, что надо сказать, говорится сдержанно, без драматических спецэффектов.
Это совсем нехарактерно для французского кино: в нем, как правило, болтают много, а если и молчат, то чувствуется, как за прорезавшей лоб морщиной копошится недосказанное. Срочно сигарету в зубы, чтобы там и осталось.
В "Пророке" грешный язык, и празднословный и лукавый, сведен к функциональности. В тяжелом осадке — общечеловеческое: страхи, рост, приспособление к жизни.
В этой скупости велик соблазн усмотреть документальность, как бы ни отбивался режиссер. Ведь Малик — араб, хотя и не верующий мусульманин. Типичный пацан из предместьев, из тех, что в 2005 году жгли машины, у кого во Франции проверяют документы по три раза на дню. Тюрьма, со своими законами и конфликтами, — метафора общества как такового (в этом Одьяр не оригинален) и современного французского общества в частности, с его закручиванием полицейских гаек в последние пару лет, с обостренной и болезненной клановостью. В фильме эту разрозненность акцентируют "свои" наречия, на которые переходят с нейтрального французского: арабское и корсиканское.
Метафора, кстати, настолько убедительна, что корсиканские националисты чуть не подали на Одьяра в суд за расизм и порочение репутации Корсики. Масла в огонь подлили заявления одного из сценаристов, Абделя Рауля Дафри:
— Я хотел, чтобы в фильме арабы, которых на Корсике не любят, противостояли корсиканцам. Я взял за основу нашу историю, историю Франции. Вместо итальянской мафии у нас корсиканская.
Вот тебе и аллегория.
Это не говоря о том, что хотя тюрьма в фильме не настоящая, очень уж она укладывается в злободневную проблематику: перенаселенность и плачевное состояние французских тюрем, рост числа самоубийств среди заключенных.
Сознательно так получилось у Одьяра? Или непроизвольно? Прошлогодний каннский лауреат, фильм "Класс" (в оригинале Entre les murs, "В помещении") — тоже про учение и тоже в четырех стенах, также балансировал между документальной съемкой и художественной. Из этого, конечно, не следует, что французское кино изживает костюмность, психологизм и блестящие перформансы а-ля Депардье. Но некая усталость от сентиментальности прослеживается. А голливудские образцы на местной почве вообще приживаются с трудом, по сравнению, скажем, с российским современным кинематографом. Обыденность получает собственный эстетический статус. "Мы на двадцать взглядов позади", — выражается Одьяр: во французском кино ему не нравится то, что в нем не увидишь людей с улицы. Но чтобы впустить их с парадного входа, одного натурализма мало: нужно немного грима и свет прожекторов. И тогда выходцы из "неблагополучных кварталов", "этнических диаспор", "трудные подростки" займут в кино то же место, которое они занимают в обществе. В ожидании лучшего.