Всякий, пытающийся определить суть сахаровской личности, сталкивается с загадкой: кем же он был? Для политика — слишком уж чужд интриганства. Собственно правозащитником назвать его было тоже нельзя — так далек он был от принципиально противогосударственного левого сознания. Для моралиста — слишком деятелен и конструктивен. Дело, вероятно, в том, что Сахаров, традиционно воспринимаемый в качестве законченного западника, воплощал в себе, казалось бы, давным-давно утерянную традицию древнерусской святости, выражающуюся в том, чтобы печаловаться перед мирской властью о гонимых и бесстрашно говорить князьям: "Мы поставлены от Бога унимать вас от кровопролития". Сегодня страна богата и политиками, и правозащитниками, и моралистами. Но с кончиной Сахарова в декабре 1989 года традиция русской святости вновь пресеклась на время, нам не ведомое.
Всякий, пытающийся определить суть сахаровской личности, сталкивается с загадкой: кем же он был? Для политика — слишком уж чужд интриганства. Собственно правозащитником назвать его было тоже нельзя — так далек он был от принципиально противогосударственного левого сознания. Для моралиста — слишком деятелен и конструктивен. Дело, вероятно, в том, что Сахаров, традиционно воспринимаемый в качестве законченного западника, воплощал в себе, казалось бы, давным-давно утерянную традицию древнерусской святости, выражающуюся в том, чтобы печаловаться перед мирской властью о гонимых и бесстрашно говорить князьям: "Мы поставлены от Бога унимать вас от кровопролития". Сегодня страна богата и политиками, и правозащитниками, и моралистами. Но с кончиной Сахарова в декабре 1989 года традиция русской святости вновь пресеклась на время, нам не ведомое.