Экспозиция музея почты состоит из четырех частей: свое, чужое, постороннее и наглядная агитация.
Свое — это история здания почтамта на Мясницкой, построенного в 1912 году Оскаром Мунцем. Это прекрасное строение, и там с самого начала было запланировано помещение музея, но ничего не сохранилось, и был ли он или значился лишь в планах — бог весть. Большая часть почтамта исчезла в 1920-е годы, ведь большевики первым делом брали телеграф и все, что в нем. Какие вещи сохранились — предали в Музей связи имени Попова в Петербург. Остался, впрочем, прекрасный шкаф, сделанный вроде бы специально для того музея, в нем книги описаний дел почтальонов, а самих дел нет, и еще неполный словарь Брокгауза-Эфрона. Еще есть фотография всех почтовых служащих в 1912 году и часть обстановки почтамта до последнего ремонта. Прекрасная операционная стойка с деревянными почтовыми ящиками, а также кусок ограждения второго этажа операционного зала. Это довольно крупная строительная деталь, присутствие которой в помещении придает ему складской, гаражный вид. Есть еще вышедшее из употребления оборудование — штемпели, печати, электрическая сургучница и набор железных ящиков для продажи газет, открыток и конвертов, которые поставили на почтамте при Хрущеве для автоматизации.
Чужое — это попавшее сюда из разных московских почтовых отделений, тоже важное. Синий почтовый ящик, ящик "Спортлото". К "Олимпиаде-80" каждая республика сгинувшего СССР оформляла одно почтовое отделение в Москве, и тут сохранилось одно оформление, по происхождению азербайджанское, а по материалу фетровое. Оно занимает целую стену.
Наглядная агитация — это стенды на тему писем в Древней Руси и при Петре Великом, выклеенные с большой тщательностью, и списанное военное оборудование связистов для рассказа школьникам об истории почты в древности и в годы ВОВ. А постороннее — это разные предметы, которые к делу отношения не имеют, но жалко выбрасывать. Старые радиоприемники, вымпелы, значки. Портрет Владимира Ильича Ленина, выклеенный из марок по копейке, три, пять и шестнадцать копеек, который сначала подарили министру связи, потом, когда запылился,— директору почтамта, а теперь вот — в музей. Один предмет — кованый позолоченный почтовый рожок с приделанными к нему цепью стременами и отдельно прислоненной металлической молнией — все размером до полутора метров — подарил почтамту райком к юбилею. Это несуразный экспонат, и, на мой взгляд, его бы вообще не надо.
Не могу сказать точно, отчего с этим музеем все так. То ли сменился директор почтамта, то ли изменились отношения между дирекцией и музеем, но так или иначе все выглядит так, будто музей пережил тяжелый недуг и еще не оправился, а может, и не оправится. Объявление на входе в почтамт "Посетите музей Московского почтамта!" висит, и создает впечатление, что музей только что сделали, и гордятся, и каждого путника встречают чаем и занимательной экскурсией. И может, лет пять назад так оно и было, но с тех пор тень неблагополучия легла на это место. Попасть в него можно только по предварительной и нелегкой записи, занимает он одну комнату в здании во дворе за залом районной подписки, и представляет собой эта комната нечто среднее между музеем и запасником.
А в статьях про открытие музея пять лет назад есть указание, что в нем три зала. Меня проводила по музею директор Галина Викторовна Нечушкина, и я спросил, где же еще два, но она как-то вздыхала. Кто бывал на почте, знает особенную манеру почтовых служащих вздыхать и не отвечать. Да так, что и не переспросишь.
Этот музей созвучен духу российской почты, что грустно, потому что Галина Викторовна любит почту всерьез. Рассказывая, она воодушевляется, и чувствуется, что музей у нее мог бы быть замечательный. Но что-то подрубило ей крылья, и она теперь живет применительно к случаю. Она меня, честно сказать, даже не очень хотела пускать в свой музей, помогла пиар-служба почты России. У пиарщиков задача — формировать новый образ российской почты. Посредством мимолетного контакта со мной они и формируют. А музей бы тоже формировал, да как?
В образе российской почты есть вековая двойственность. Начинается торжественно в духе Петра Великого. Правильная почтовая связь есть основа европейского государства, Россия есть государство европейское, ergo российская почта есть основа государства российского. Сообщения, распоряжения, приказы, денежные переводы, газеты и журналы движутся по пространству с размеренностью планет, но не божьим промыслом, а правильным устройством разумного порядка. Поэтому у почтовых служащих мундиры, как у офицеров, и все у них специальное: и штемпели, и печати, и сумки, и мотоциклы, и автомобили, и аэропланы, и ездовые собаки. У них даже деньги свои — марки. Это решает проблему коррупции — явления, почте почти не известного. Марками много не унесешь, и я бы рекомендовал подумать о выпуске специальных марок для ГАИ, поликлиник и т.д.
Но почта — это такой образ государства, которое, в отличие, скажем, от МВД, проникает к гражданам с добрыми намерениями. Приносит письма, открытки, поздравляет с Новым годом. Вид это имеет не пугающий, а идущий к людям навстречу. Что, увы, в применении к русскому государству означает частичное впадение в ничтожество. Вот, скажем, почтовые машины. Однажды ехал я на почтовой попутке в Печоры из Пскова. Грузовик старался, мотор ревел, сиденье подпрыгивало, меня бросало по всей кабине, а все равно больше 35 км/ч разогнаться мы не могли. Скажите, встречали ли вы когда-нибудь почтовую BMW? Почтовые машины всегда выглядят так, будто скоро им уже не ездить.
А форма? Почтальонам выдают теплые куртки, но такие, что в любую погоду они выглядят промозгло. И обыкновение вздыхать и не отвечать всегда входит в выражение почтового лица. "Скажите, а у вас другие открытки есть или только вот эти?" Вздох, и молчание, и все понятно, и лучше б и не спрашивал.
Соединение прямолинейной разумности замысла и ничтожности его воплощения читается в большинстве почтовых приспособлений. Взгляните на автоматы по продаже конвертов, открыток, газет и журналов. Ведь как придумано! Придумано так, что с самого начала видно — они будут заедать и не работать, и годами будет пылиться в мутном окошечке автомата открытка "С 8 Марта". А электрическая сургучница? Это слезы с соплями, к тому же подогретые, это не может работать, а если перегорит то, что нагревает сургуч, это никогда не достать. Но музей! Музей не рассказывает о двойственности, а сам является ее проявлением. Он должен передавать величие замысла, а не ничтожность его воплощения, красоту мечты, а не неспособность к ней приблизиться. Не должно быть музея того, как ничего не получается и сам он тоже не выходит.
Но когда смотришь экспозицию, то впадаешь в негацию и думаешь о почтовых начальниках, содержащих в таком состоянии свой музей, то, напротив, дивишься точности художника, создавшего столь созвучный образу российской почты мир. Рядовое почтовое отделение (возьмите хотя бы наше, сто одиннадцатое) дарит художнику так немного выразительных средств, что, казалось бы, ничего не скажешь, а сказано так много. Видно, была мечта, радовала она всех, а ныне все иначе.
Что делать — не знаю. А кто виноват — Пушкин. Он написал "Станционного смотрителя", и с этого начинается не только образ маленького человека в русской литературе, но и образ почты в русской действительности. Причем Дуня вышла замуж за гусара и родила ему детей, но исправить что-либо в работе почте ей оказалось не под силу. Так что во всем виноват Пушкин.
Чистопрудный бульвар, 2