Премьера опера
Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко показал первую оперную премьеру сезона — "Вертера" Жюля Массне. Одно из известнейших произведений французской лирической оперы XIX века поставил драматический режиссер — худрук воронежского Камерного театра Михаил Бычков. Рассказывает СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Вот странное дело: начинаешь пересказывать содержание спектакля — и кажется, что все в порядке. Если не все, то очень многое вполне логично, режиссерские идеи аккуратно считываются, и сущий минимум рефлексии позволяет с ходу понять, что там с символами и подтекстами. Что ж еще это может быть, словом, как не удача. Действие, судя по костюмам и отдельным деталям антуража, перенесено во времена создания именно "Вертера" Массне, а не романа Гете, куда-то в конец XIX века. Городок Вецлар обозначен созданной художником Эмилем Капелюшем сценографической конструкцией, довольно наглядно изображающей станционный перрон — лавочки, скромный навес с детальками в духе ар-нуво, часы, потертая вывеска "Wetzlar", тут же и рельсы, естественно.
Почем знать, что это за Вецлар — может, городок, а может, так себе полустанок; в любом случае все происходит на перроне и рядом с ним, потому что Судья (отец Шарлотты, из-за которой приключились вертеровские страдания) тут служит кем-то вроде начальника станции и при ней же, очевидно, живет вместе со своим семейством. Ну а его приятели, выпивохи Иоганн и Шмидт, судя по их тужуркам, состоят обходчиками путей.
Надо сказать, что эта вокзальность действительно к месту: в первом акте, где действующие лица роятся у завалинки дома вецларского Судьи, а потом еще приезжает жених Шарлотты Альберт, к тому же костюмы придают происходящему приятный чеховский дух. И, кажется, понятно, почему уютный дом оборачивается станцией: угрюмому Вертеру, мол, в этой домашней атмосфере не более уютно, чем на вокзале. А что потом этот перрон будет косо стоять, накренившись, эдаким кораблем без руля и без ветрил, а рельсы будут уходить в никуда — так это тоже понятно, потому что тут уже метафизика, и по этим самым рельсам Вертер в никуда и уходит в конце концов. И как будто бы режиссер постарался ничего не оставить недодуманным — даже книга стихов Клопштока появляется не просто так, а потому, что ее роняет рассеянный прохожий.
Но это все на бумаге. Реальный же спектакль как зрелище от этой убедительности удручающе далек. Контраст между предельно реалистичным решением начала спектакля и мрачно-условным финалом не работает, он неживой и формальный. Для чего по мере ухудшения психологического состояния Вертера на сцену во все возрастающем количестве свешиваются металлические трубы? Чтобы сгущать атмосферу? Но этого прекрасно можно было бы достичь одним освещением, не внося в "картинку" дополнительную нелепицу. Такое ощущение, что режиссер все время подстраховывается, изобретая дублирующие друг друга приемы, чтобы не провалить самые важные моменты, а в результате в спектакле, вроде бы сдержанно и минималистично задуманном, возникает клеклая избыточность. Свою арию "Pourquoi me reveiller" Вертер поет, лежа как-то скрючившись и вниз головой на накренившемся "перроне": есть подозрение, что безутешную подавленность все-таки можно как-то изобразить и не убивая таким образом главную и самую известную арию оперы. Когда Вертер неспешно умирает, то и станционные часы, на которых уже двенадцать без пяти (дело происходит в рождественскую ночь), начинают раскачиваться маятником, отсчитывая последние минуты жизни героя, и сам он внезапно встает и начинает прохаживаться по сцене, потом вручает Шарлотте зонтик и только потом наглядно изображает свой уход в небытие.
Конечно, очень многое пробуксовывает именно из-за того, что режиссер-то, может статься, и задумал все очень тонко и психологично, но работать с певцами не привык. Если хорошо сыграть, например, ту же сцену смерти Вертера, то она, вероятно, не будет смотреться так нелепо. Общий характер актерской игры в спектакле, увы, деревянный, хоть какая-то индивидуальность есть разве что у Вертера в исполнении Сергея Балашова, но и то скорее потому, что обыгрывается природная корпулентность певца: герой выходит таким трогательно неуклюжим, неловким и неповоротливым букой.
И музыкально спектакль, что обидно, не на высоте. У того же Сергея Балашова приятный красивый звук, свободное дыхание и изящная фразировка, но пел он на премьере неровно. Лариса Андреева меццо-сопрановую партию Шарлотты пела жестко, временами даже надсадно, уступая в этом смысле Наталии Петрожицкой (Софи, сестра Шарлотты), певшей более мягко и более естественно. Второстепенные партии — аккуратный, но скучный Альберт Андрея Батуркина, неказистый Судья Романа Улыбина — общую картину едва ли поправляли, тем более что ровно у всех певцов солидные проблемы с артикуляцией французского текста. А внятный и вдохновенный оркестр под управлением Феликса Коробова, честное слово, обнаруживал на премьерах куда лучшую форму и дисциплинированность, чем теперь.
От "Вертера" вообще не ждешь развлекательности, но когда депрессивность сюжета соединяется и с погрешностями музыкальной реализации, и с тягучим унынием постановки, то страдание становится совсем уж тотальным и всеобщим.