На экраны страны выходит фильм "Ласковый май" — о том, как советская власть грубо надругалась над нашими мечтами.
Быть фанатом "Ласкового мая" в моем детстве, например, было равносильно понятию "моральный урод": первый художественный фильм-биография о группе, вопреки ожиданиям, оказывает примиряющее, терапевтическое воздействие. В первой части фильма много детдома: с помощью этой щенячьей интонации фильм успешно нейтрализует тебя, бьет на жалость, как опытный попрошайка. Детдомовец Юра Шатунов (четыре побега) прибивается к киномеханику Кузнецову, случайно в кустах стоит гитара: "Я тут песню написал... "Белые розы". На-ка, попробуй, — дает ему слова Кузнецов. — Напой". А вот другой детдом, 10 годами раньше: маленький Андрюша Разин делится счастливо украденной котлетой с другом, под кроватью, — вот и новый, 70 какой-то год наступил. О том, что через минуту над несчастными нависнет огромная фигура тети-воспитательницы — руки в боки, а в кадре крупно будет ее зад и ноги в серых капроновых чулках, и празднику капец — об этом как-то догадываешься заранее, и предчувствие не обманет.
Все это сиротство выглядит в фильме как метафора мрачной позднесоветской действительности: вот откуда взялась, говорят нам, эта безыскусность и нарочитая простота песен легендарного коллектива. Не ругайте их за это.
Главным героем фильма все же оказывается Андрей Разин, руководитель "Ласкового мая": из адской везучести героя (повезло ему стать приемным сыном домработницы матери будущего генсека М. С. Горбачева) и высекается первоначальная энергия фильма. Роль эта (актер Вячеслав Манучаров) крайне примечательна: нам показывают странный сплав комсомольского цинизма и жажды большого дела. "Когда слишком много красного, — многозначительно говорит он опешившему главе района про оформление клуба, — это раздражает". Когда одна недалекая, но эффектная блондинка с центрального советского ТВ, прознав, по слухам, чей родственник Разин, приходит к нему в гостиничный номер практически голая и пытается решить свои проблемы по-быстрому, мы понимаем, насколько велика разница между авантюристом мелким и крупным. Разин откажется от ее сомнительных услуг, потому что "нельзя же так сразу". И этот момент очень люб зрителю: потому что сверхгерой и в личной жизни должен требовать большего, а не только тогда, когда, имитируя в телефонной трубке знаменитый ставропольский акцент своего псевдодяди, он советует телевизионному начальнику поставить в эфир "племянника Андрюшу". Начальник коченеет от ужаса: точно так же благоговеют перед "племянником самого" и другие начальники (рангом не ниже министра), когда "случайно" из кармана Разина выпадает фотокарточка, где он вместе с добродушным генсеком на пляже, в полуобнимку.
Перед нами, конечно, сказка, плутовской роман, но это не раздражает: даже приятно, что Разин с таким изяществом разводит в фильме и бандитов, и чиновников, и многомиллионную публику: собственно, эти отношения и станут впоследствии для нашего шоу-бизнеса эталонными. Фильм также не смотрится и пошлой заказухой или пиаром будущих продуктов под названием "Ласковый май", что было бы вполне объяснимо, если учесть, что все права на торговую марку "ЛМ" до сих пор принадлежат Андрею Разину. Несмотря на всю предсказуемость и простоту, фильм является приличным таки произведением массового искусства. Когда ты думаешь, почему так вышло, то понимаешь, что наряду с частно-эгоистическими намерениями у создателей фильма было и нечто большее, сверхидея. Этот фильм неожиданно оказывается пронзительным гимном перестроечному времени. Именно это и превращает фильм в общественное высказывание: нам с нескрываемой завистью показывают время, когда можно было все.
Идеализация перестроечных 1980-х в нашем массовом искусстве вообще новость, хотя на самом деле непонятно, почему этого не случилось раньше. Наконец вспомнили, что самое важное, что с нами случилось, произошло именно тогда, в 1980-е. И "Ласковый май", и тысячи других проявлений "безвкусия" именно и подточили идею советской власти, которая ничего не могла противопоставить простому желанию людей веселиться и сходить с ума от чего-то, пусть и бесконечно глупого и безвкусного, но того, что они выбрали сами, а не по указанию партии и правительства. Забавно, что фильм "Стиляги" Валерия Тодоровского — о первом таком бунте частного и аполитичного против общественного вышел в начале этого года, а завершает год фильм о детях стиляг, которые окончательно и завалили идеологическую машину. Завалили своими визгами, октябрятскими значками, переправленными с Ильича на солиста "Ласкового мая", и желанием подарить свою девственность непосредственно Юре Шатунову. Это фильм о том, как мы победили, и о том, как почти сразу же проиграли.
Симптоматично, что в этом ностальгическом и развлекательном фильме образ М. С. Горбачева воплощает актер — он играет его добродушным и даже несколько беззащитным — и внешнее сходство с оригиналом отнюдь не было первостепенной задачей авторов. Фокус с клонированием группы в период 1988-1989 годов (когда по стране гастролировало одновременно до пяти коллективов под названием "Ласковый май") отражен в фильме с солдатской прямотой — мол, "так это было на земле", но, естественно, никакого осуждения этот факт не вызывает. Ничего дурного — пьянства, дебошей в гостиницах, оргий со школьницами, о чем в связи с "ЛМ" не слыхал только ленивый, — в фильме также нет, и ощущения неправды от этого тоже не возникает. Зачем сказку портить? Зато виновницей развала группы авторы фильма однозначно называют советскую власть, которую в фильме воплощает загадочный работник прокуратуры, предлагающий "Ласковому маю" "крышу" и получающий отказ. Партийные, медленно превращаясь в криминальных, и гадят напоследок — отбирают здание, вредят, вымогают у группы деньги, в результате лишают миллионов фанатов единственной радости.
Распад группы совпадает с заявлением Горбачева о снятии с себя полномочий президента СССР, и обе сказки, таким образом, заканчиваются одновременно. А две фанатки, мерзнущие у дома, где обитает "Ласковый май", лишатся девственности не с участниками группы и не по своей воле, а с теми самыми партийно-криминальными элементами, которые воплощают в фильме то ли зло, то ли суровую правду жизни. Сказка кончилась внезапно, и мечты наши тоже, причем в грубой форме. Начались суровые будни, которые до сих пор и продолжаются. Этот странный, такой нетипичный для сказки финал выражает еще одну идею фильма: мечты не сбываются, к сожалению. И вдруг со всей отчетливостью понимаешь, что эта интонация, которая рефреном проходит через весь фильм и за которую в свое время убить был готов — "бееелые розы, бееелые розы, беееззащитны шипы", — что в этом блеянии не было чувства превосходства над временем. А было, напротив, то самое детдомовское вышибание слезы, моральное попрошайничество: дяденьки, ну дяденьки, дайте нам пожить свободно, ну пожалуйста. Спасибо, дяденьки.