Возвращаясь с зоны, рыжая шалава привозит домой едва стоящего на ногах дядю Колю и игрушку-волчок для своей семилетней дочурки. Буквально на следующую ночь дядю Колю сменит такой же дядя Степа, того, в свою очередь, дядя Толя, а дочь будет ютиться на скрипучей кровати в ногах у нового "папы" и отчаянно пытаться поверить, что мама любит ее. В ответ она услышит только страшилку, что ее младенцем нашли на кладбище, покрытую черной-черной шерстью и похожую на самого настоящего волчонка. Утешение девочка отправится искать среди могил.
Сценарист и режиссер "Волчка" Василий Сигарев, завоевавший со своей пьесой "Пластилин" в начале 2000-х столичные сцены, — плоть от плоти "новой драмы". Это поколение выволокло на сцену правду жизни и голос улиц, буквально облачая милицейские протоколы в ткань пьесы. И в этом вырождении всего человеческого, в жестокости без видимой причины было больше витальности и эффекта узнавания, чем в любой постановке любого МХАТа.
Но как только "новые драматурги" взялись за камеру, камера сыграла с ними дурную шутку. Кино не терпит театральной условности; из эффектного сценария "Волчок" превратился в универсальную, легко конвертируемую для фестивальных показов историю, но растерял все привязки к реальной, не сценической жизни. Оператор Алексей Арсентьев роскошно снимает оттенки синего, но в результате чернуха смешивается с эстетикой журнального глянца. Самого Василия Сигарева, очевидно, больше всего волнуют речевые характеристики героев (дочь прибавляет в конце каждой фразы "даже", мать на каждый вопрос по-хабальски выкрикивает последний слог). Тем временем фильм рассыпается на мизансцены; камера отплывает вдаль, превращая кадр в подсвеченную рампой сцену; героиня проходит сквозь фотообои в березовую рощу — смена декораций...
В кино у "новых драматургов" (эта участь не миновала, скажем, и Ивана Вырыпаева) все слишком красиво, вычурно и слишком уж на пределе. Каждую секунду их персонажи вот-вот закричат. Оно и понятно. Ведь их должны услышать даже на галерке.