Они защищают? Укрывают? Нет, заборы создают иллюзию рая.
Растет благосостояние народа.
Раньше, гуляя по садоводству, мы с женой разглядывали, у кого что в хозяйстве прибавилось, кто соорудил баньку, а кто тепличку,— теперь же невинному вуайеризму приходит конец.
Нечего пялиться на чужие огороды. Участки стремительно обрастают заборами.
Любопытен в загородных привычках новый зверь — приподнявшийся финансово россиянин. То есть любопытно, на что он тратит свои кровные — те, что остались после покупки иномарки. Эти деньги идут не на создание удобств, недостаток которых так характерен для русской жизни за городом. То есть разбогатевший русский дачник не спешит объединяться с соседями ради асфальтирования дороги, устройства капитального водопровода, ночного освещения или нормальной канализации.
Новейший дачник с лихостью и размахом тратит деньги на новый забор. Причем лишь один из появившихся в нашем поселке заборов имеет европейский — то есть прозрачный — вид. Все остальные — глухие, мощные, грозные.
На заборы даже появилась местная мода. Скажем, вдоль главной улицы выкупила участки компания военных моряков — у них столбы сложены из силикатного кирпича, а заборные доски сбиты внахлест и выкрашены в коричневый цвет. Теперь прогулка по поселку неуловимо напоминает поход по средневековому городу.
В другом, примыкающем садоводстве половина дачек огорожены заборами из рифленого железа: впечатление, как будто у всех разом съехала крыша.
Ну и, да, прямо у озера самый наглый длиннющий забор откусил кусок воды. Недавно он покрылся граффити с руганью в адрес Госнаркоконтроля — подозреваю, что именно там получают зарплату (и, судя по размерам домины, немалую) укрывшиеся за забором земле- и пляжевладельцы.
Впрочем, я вовсе не собираюсь сетовать на нарушение природо- и водоохранного законодательства, которое на Карельском перешейке под Питером, где озеро на озере сидит, нарушается сплошь и рядом. Эвона, да прямо в центре Петербурга, на Крестовском острове, судьям Конституционного суда выстроили виллы, оттяпав кусок набережной, чтобы никто мимо шастать не смел,— и ничего, пипл схавал.
Я так подробно описываю российское заборное дело, потому что хочу провести маленький эксперимент. Пожалуйста, прямо сейчас дайте ответ: а для чего надо вообще возводить вокруг шести или даже двадцати соток забор? А?
Защита от лихих людей? Глупость: лихим людям — и даже бомжам, шляющимся, как медведи-шатуны, по оставленным на зиму дачкам,— никакие заборы не помеха. У нас на том же озере, что захвачено наркоконтрольщиками, появился лет 10 назад поселок с каменными домами, тут же прозванный "поселком миллионеров". Самый большой домина был обнесен и самым богатым забором с ковкой и литьем. И что? Когда владеющее замком семейство ужинало, в окно им швырнули гранату. И уже который год обгоревший остов замка стоит пустой среди бурьяна.
Забор как показатель статуса? Это тоже версия на "троечку". Впрочем, одна знакомая девушка, чьи родители обитают не то в Жуковке-2, не то в Горках-11, как-то объяснила разницу между слугами народа: "Понимаешь, Дим, у этих забор всего в 3 метра, а у этих полноценные 5. Но мой папа скромный, у нас 4".
Как видите, простой вопрос оказывается не прост.
И пока вы над ним размышляете, я прерву на время этот сюжет, чтобы начать следующий.
***
В этом году мы веселой компанией ехали по Альпам. Люди среди нас были разного возраста и достатка, но нас объединяла общая любовь к горным лыжам. Дивного качества дорога вилась по прекраснейшей, нежнейшей — когда еще и снег, но уже первая зелень — Савойе. Монблан сверкал сахарной головой. На оттаявших лужайках паслись овечки. Пастораль.
И, разумеется, мы говорили о том, о чем всегда говорят русские за границей в таких ситуациях — почему Россия не Европа. Но наша тема обрела вот какой поворот. Любые жизненные блага человек получает из двух источников. Первый — это лично заработанные деньги, которые он волен потратить на квартиру, машину, мебель и отдых в Альпах. Второй — это источник общественный, из которого человек получает вылизанные леса, сады, парки, прекрасные дороги, чистый воздух, пекущихся о безопасности полицейских и аккуратненькие дома соседей. И в Европе совершенно понятно, что этот общественный, общий источник, что эти, например, Альпы с овечками и скоростными подъемниками — это результат труда множества поколений. Более того, этот источник общественных благ столь велик, что даже среднего дохода европеец оказывается богаче российского миллионера. Потому что, к сожалению, Россия действительно не Европа: наше наследство — брошенные деревни да загаженные леса.
И вот тут в разговор вступил молодой человек по имени Кирилл. Он был юн, энергичен, крайне неглуп и невероятно горд тем, что только что стал одним из топ-менеджеров российской компании, имя которой у всех на слуху. Кирилл сказал, что мы несем чушь. Что Россия — крутейшая страна в мире, развивающаяся так, как дряхлой (хотя и чистенькой, да, это Кирилл признавал) Европе не снилось. Что в Европе парень в 26 лет никогда и ни за что не сможет стать топ-менеджером и объездить весь мир. Что человек с энергией и мозгами сегодня в России может заработать такие деньги и в такие сроки, какие не снились ни французам, ни швейцарцам, ни немцам. Что глупо рассчитывать на какое-то коллективное наследство и общественный источник благ — нужно устраивать персональные Альпы прямо у себя в саду.
Он был уверен, что сильные — это те, у кого больше денег. А потому — к шутам нытиков и неудачников: покупай свой "мерседес" и встраивай в свою ванную джакузи, закладывай на стапелях свою яхту и строй свой дом: богатство твоей страны прирастет твоим богатством.
Что мы могли ему возразить? Что к яхт-клубу все равно придется добираться по разбитой узкой дороге, увешенной венками в память разбившихся до тебя? Что в городской квартире будет невозможно распахнуть окна по причине пыли и выхлопных газов? Что за забором виллы или охраняемого паркинга тебя все равно будет ждать "Россия, нищая Россия"? Мы не могли ему даже сказать: "Посмотрим, Кирилл, что ты заговоришь, когда тебя уволят",— потому что, разумеется, еще не знали, что через три месяца это случится.
И вот тут я возвращаюсь к главной философской причине, которая, на мой взгляд, и определяет рост российских заборов, подобно тому как тепло и дожди определяют рост грибов.
Дело в том, что забором в России отгораживается не человек от внешнего мира со всеми его некрасивостями и неприятностями. Забор в России — это манифест: я не отвечаю ни за что, что вне моего персонального участка. Размер моей ответственности ограничен моими сотками, и вот внутри них я буду строить свои Версаль и Кенсингтон-гарденс (в том представлении, в каком они существуют у живущих за забором). Я наконец-то разбогател — пшли все вон!
То есть забор в России — это показатель того, что в стране полным ходом идет приватизация того, что приватизации не подлежит, поскольку формы частной собственности не имеет: времени, истории, природы, общей судьбы. Если кто-то оттяпал себе кусок пруда или реки, то почему бы не приватизировать, скажем, итоги Второй мировой, огородив эту территорию и запретив всем прочим странам тут шастать? Я не слепой — вижу, какое количество заборов в России находится в стадии строительства.
Впрочем, Кирилл бы, наверное, сказал, что чем серьезнее, мощнее и дороже забор, тем выше имперская мощь державы.
Он такой молодой новейший русский, что его совершенно не интересует, каково не обзаведшимся заборами в такой прекрасной державе жить.