Выставка коллекция
В Третьяковской галерее открылась очередная выставка из серии "Золотая карта России" — на этот раз представлена коллекция Новоиерусалимского художественного музея. На выставке побывал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
По мере того как количество презентаций провинциальных художественных собраний в Третьяковке, стало приближаться к 30, тон критики, первоначально сравнительно восторженной, стал меняться. Сами презентации стали называть все более скромными, в собраниях — находить все больше малоинтересных вещей, и вообще наступило пресыщение радостью открытия богатств русской провинции. С Москвой это бывает. Но должен сказать, сама по себе программа не дает для этого никаких оснований — перед нами по-прежнему собрания, достойные изумления. Просто, как у Алисы в Стране чудес, вероятно, пройден порог способности удивляться и самое поразительное оказывается совершенно привычным.
Ну в самом деле, чего ж там такого, в Новом Иерусалиме? Новоиерусалимская коллекция для Москвы своя, туда все ездили. Правда, в самом монастыре коллекцию как-то не слишком замечаешь — там все же не до картин. Ну что живопись круга Рокотова рядом с реальностью православных граждан в белых рубашках и колпаках, с обреченным просветлением лезущих в холодную воду маловыразительной Истры на том основании, что она как бы Иордан, а потом непросушенно бродящих по топкому берегу с нетерпимостью ко всем неокунувшимся на лице? А тут, в Третьяковке, искусство как-то отделяется от окружающей его реальности и предстает совершенно самостоятельно.
Странный какой-то образ России получается. Ну сами посудите. Музей этот возник из соображений, далеких от благолепия,— заменить систематической коллекцией реквизированного у эксплуататоров трудового народа искусства темное поповство монастыря. Музей образовался в 1920 году, его первый директор Натан Шнеерсон неутомимо объезжал близлежащие усадьбы и вывозил оттуда все, что казалось ему важным и интересным. Тут были собраны коллекции 16 имений, среди них Ильинское (великого князя Сергея Александровича Романова), Петровское (Голициных), Никольское (Гагариных), Глебово (Брусиловых), Рождествено (Толстых), Полевшино (Карповых), Ярополец (Гончаровых), Введенское (Гудовича), Поречье (Уваровых), Знаменское (Мартыновых). Отовсюду увозили живопись, посуду, мебель. Сюда же передали коллекции из закрытых музеев Никольского-Урюпино, Дубровиц и Царицына. Тут трудно судить, чего больше — разорения или сохранения, возможно, если бы не Шнеерсон, все бы это погибло, возможно, нет. Но так или иначе, не можешь не порадоваться такому богатому, яркому собранию.
Все переехало в Новый Иерусалим, в монастырь, который вообще-то был как бы и не про это, не про роскошные дворцы подмосковной аристократии, а вовсе даже про монашескую жизнь. Какая живопись в первую очередь бывает в усадьбах? Портреты владельцев, трех-четырех поколений. Уже на излете советской власти моего однокурсника Сергея Кочкина распределили работать в этот музей, и я к нему ездил — он жил в холодной каменной келье с зарешеченным окном и удобствами во дворе. Живопись располагалась в несколько лучших условиях, но все равно, глядя сейчас на выставке на портреты великого князя Константина Николаевича, Александра Николаевича, княгини Татьяны Голицыной, князя Николая Голицына, Николая Загряжского, Дарьи Сипягиной и т. д., как-то невольно думаешь, что они много лет провели в монастыре, в неотапливаемой келье, с удобствами на улице. Не портреты, они в хорошем состоянии, а сами герои. Лица уныло-задумчивые, бледно-серые, глаза запавшие, улыбки или вымученные, или сдержанно страдальческие — плохо людям. Дело, конечно, в том, что в основном на выставку попали портреты романтические, от сентиментализма до бидермайера, а русский романтик, ранний или поздний, как-то расположен к страданиям в частной жизни. То есть такое ощущение возникает, что люди эти сидели по своим усадьбам, страдали и ждали, пока всех их отправят на поселение в разоренный монастырь, где они бывали при жизни. И дождались.
В реальности, конечно, все было не так, возможно, жизнь в подмосковных усадьбах была такой же развеселой, как и сегодня в тех же местах, между Рублевкой и Новой Ригой. Но живопись-то, живопись — у нее своя логика. Она, повторю, отрывается от реальности. Как бы получается, что плохо было этим людям, и скучно, и грустно, и некому руку подать, а потом пришла революция, а вместе с ней — авангард. В 70-е годы этот подмосковный музей стал одним из центров собирания искусства 20-30-х годов, и сейчас экспозиция в Третьяковке строится так, что напротив этих унылых экспроприированных эксплуататоров висит страшно заводное авангардное искусство. Сияющие краски, раскованные позы, открытые, счастливые лица, все такое модное, стильное, очень качественное. Тут, вероятно, еще сказался личный вкус если не собирателей, то по крайней мере кураторов этой выставки — авангард они любят без трагедий, а такой героичный, красивый. Даже Роберт Фальк, на что уж бесконечно трагичный художник, а здесь представлен таким счастливым портретом девушки в пейзаже 1923 года, что просто радуешься — наконец как-то удалось вырваться из мрачных осенних интерьеров этих подмосковных усадеб и отдаться полновесному летнему цветению эдакой невинной спелости. Что уж говорить о пейзажах Константина Горбатова, ставшего в последние десятилетия модным художником русской эмиграции, который передан в Новый Иерусалим целой коллекцией и на выставке представлен почти десятком полотен. Солнце, море, лодки и счастье, которое и не снилось великим князьям.
В общем, поразительное собрание. Глядя на него, невольно приходишь к выводу, что революция была глубоко оправданным явлением. Она освободила людей и дала им счастье, тревожное и радостное. Есть ли в России место, где можно прийти к такому выводу? Мне, во всяком случае, больше нигде не приходилось.