Решив сделать доброе дело, я не представлял, что оно окажется таким противным
Нудный сентябрьский дождь, нервный утренний перекресток — и вусмерть пьяная тетка лет пятидесяти, мокрая и грязная с ног до головы, стоит на четвереньках на обочине. Рыдает навзрыд. А в промежутках между рыданиями — пронзительно матерится. Аккуратно объезжаю, бросаю опасливый взгляд в зеркало: не задеть бы задними колесами.
"Нельзя!" — будто орет мне кто-то прямо в лицо. Останавливаюсь, конечно. Сзади истеричные сигналы, какой-то малолетний шумахер успевает назвать меня придурком, перед тем как дать по газам и рвануть под красный.
Я увел ее с дороги и прислонил к дереву.
— Сволочи! — надрывалась она.— Сволочи проклятые!
— Вы где живете?
Она подумала немного.
— В центре. На Варфоломеева.
Совпаденьице. Мне, собственно, туда же. Хороший поступок обещался обойтись недорого.
— Стойте так,— сказал я, насколько мог, строго, заставив ее ухватиться за дерево.— Сейчас поедем.
Застелил заднее сиденье широким покрывалом, которое вожу на случай, если придется грузить в багажник что-нибудь грязное — пробитое колесо, например.
Пока мы ехали, она излила мне свою туманную и сбивчивую историю: гуляли на свадьбе, после свадьбы еще несколько дней у кого-то в гостях, сегодня под утро решили ехать к ней на Варфоломеева, но по дороге почему-то на ходу вытолкнули ее из машины. На ней, правда, ни царапины. Но так бывает, я знаю. В бытность мою студентом со второго этажа нашей общаги выпал парень. Сидел себе на подоконнике, дышал воздухом. Услышал, что закончилась водка и с криком "Сейчас сбегаю!" шагнул за окно. Когда к нему сбежались его однокашки-собутыльники, он встал и, с удивлением оглядевшись, спросил: "А мы разве не у меня бухаем?" Он-то жил на первом и привык выходить в окно — так было ближе.
— Вас, может, в больницу? - спросил я ее на всякий случай.— Это сейчас, за поворотом.
— Домой вези! — с неожиданной злобой огрызнулась она.
Больше не рыдала. Попросила закурить, велела ехать потише: "В голове стреляет". Вообще быстро освоилась и как-то незаметно вошла в устрашающий горячечный раж. Толкала меня в плечо, не дождавшись реакции на свою очередную жалобу — теперь она ругала за что-то своих родственников: "Ну ты слышал, а? Слышал, какие суки? И носит земля таких!"
Я не из тех, у кого пьяные вызывают сочувствие — мол, с каждым бывает, ты и сам не зарекайся. Но, кажется, я подобрал ее вовсе не из сочувствия к ней.
— А знаешь что! — крикнула она, когда мы подъехали к Варфоломеева.— Отвези меня в Батайск! К Нинке. Нинка всегда меня примет, обогреет. Нинка у меня, знаешь, какая? Золотая! Племяшка моя. А? Давай, давай к Нинке!
Нет, к Нинке я ее не повез. По правде сказать, я уже дрогнул. Было слишком противно. Какое на фиг доброе дело! С меня довольно.
Затормозил возле Центральной городской больницы: вот тебе Варфоломеева, вот остановка на Батайск. Всунул в руку деньги на маршрутку — она сопротивлялась — и велел ей выходить.
— Не пойду,— отрезала она.— Езжай давай! Здесь недалеко, с десяток километров. Будь же ты человеком!
Я ее высадил. Пришлось, правда, попыхтеть. Сила в ней обнаружилась богатырская.
— Что за дела?! — верещала она уже снаружи, пытаясь пнуть машину ногой.— Сволочь! В Батайск меня вези, к Ниночке!
И все это на виду у столпившихся на остановке людей. О, какие это были взгляды! Если бы кто-то из них призвал меня к ответу — мол, чего это ты тут вытворяешь? — я бы смог, так сказать, разъяснить ситуацию... но никто ни к какому ответу меня не призвал. Только разглядывали брезгливо.
Когда я отъезжал, она таки умудрилась пнуть бампер. Несильно и вскользь — только слегка поцарапала.
Каждый раз, когда мою машину и натыкаюсь взглядом на эту царапину — вспоминаю и морщусь.
Нужно было все же везти до Батайска.