Продюсеры братья Али доверили дебютанту Джону Макнотону $110 тыс. с тем, чтобы он снял фильм ужасов: и побольше крови, Джон, побольше крови. Увидев результат, хмыкнули и решили попридержать фильм до более либеральных времен. Но и в 1990 году он хотя и сорвал в прокате $600 тыс., был заклеймен порнокатегорией "X".
Тем не менее братья опоздали. Через несколько месяцев, благодаря "Молчанию ягнят" Джонатана Демми, серийный убийца станет одной из главных фигур массовой мифологии. Но и сейчас "Генри" остается не одним из фильмов на тему, а самым страшным фильмом конца ХХ века. Нет, "страшный" — не то слово. Возможно, отвратительный. Скажем так: невыносимый. Липкий, душный кошмар, очнувшись от которого, понимаешь: ты не проснулся, тебе приснилось, что ты проснулся. Да и вообще проснуться невозможно, поскольку кошмар и есть реальность. Кровь, о которой мечтали продюсеры, на экране не алая. Это клюквенный сок алый. А в "Генри" она серая, как простыни в мотелях, где останавливается Генри (Майкл Рукер), как ночная обочина, на которой он поджидает жертву, потому что его корешу Отису (Том Таулз) захотелось кого-нибудь убить. Как разговоры за картами ни о чем: "Ну-у-у, в общем, когда мне было 15, я убил свою мать". Как лица у подавальщиц в фастфудах и проституток, чьи закадровые стоны под пытками открывают и замыкают фонограмму фильма.
Точнее всего описывают атмосферу фильма слова бесноватой мамаши мента-маньяка из "Груза-200" Алексея Балабанова: "Мухи у нас, мухи". Сначала отказываешься понять, какое отношение кадры-вспышки растерзанных тел имеют к Генри, без видимых причин колесящего в потемках по пригородам Чикаго, всматриваясь в прохожих. Поскольку если поверишь, что нормальный серийный убийца выглядит именно так, как дератизатор Генри, то жизнь станет совсем невыносимой. Конечно, и до "Генри" было снято много фильмов о серийных убийцах. Легендарном и безликом отродье сумерек викторианского подсознания Джеке Потрошителе. Нервных, утонченных садистах а-ля хичкоковский psycho. Эстетах, выписывающих кровью жертв абстрактные полотна на барочных виллах Дарио Ардженто. Ну и о выродках, в техасских лесах расчленяющих туристов электропилами.
Но такого, как Генри, убийцы еще не было. Единственный его предшественник — Альберт де Сальво, "Бостонский душитель" (1968) Ричарда Фляйшера. Но он был увиден глазами преследователей, зритель идентифицировал себя с психически нормальными силами порядка. Генри никто не преследует не только потому, что он соблюдает элементарные правила предосторожности, например, каждое следующее убийство совершает новым способом. Так работал его прототип Генри Ли Лукас, умерший в тюрьме в 2000 году: он признался то ли в 360, то ли в 600 убийствах, то есть в том, что убивал раз в неделю, но осудили его за 11. Генри неуловим, поскольку он воплощенная обыденность серой зоны, где живут маленькие люди с маленькими заботами, забавами и мозгами. Парень как все — дальнобойщик, водопроводчик, мужик из рюмочной, тамада скромного пикника, хозяин сломавшейся машины, которому на свою беду предложишь помощь. В Генри нет никакой не то что романтики вурдалака, а даже загадки. Ему просто нравится убивать. Страшнее всего в фильме даже не убийства, а паузы между ними: чувствуешь, что убийство неизбежно, но быть готовым к нему невозможно. На киношных убийц "находит", их картинно крючит, плющит и таращит: зритель предупрежден. На Генри не "находит" никогда, на него "нашло" раз и навсегда.
"Генри: портрет серийного убийцы" (Henry: Portrait of a Serial Killer, 1986)
"Дочь Дракулы" (Dracula`s Daughter, 1936)
В Голливуде 1930-х Эд Вуд был бы не фриком, а кем-то вроде Лэмберта Хиллера — одного из ремесленников, по рукам которых пошли, едва родившись, великие монстры. Графиня Залевска (Глория Холден) надеется с помощью психиатра (Отто Крюгер) изжить наследственную жажду крови и напыщенно позирует, что твоя Вампира у Вуда. Истребитель упырей Ван Хелсинг (Эдвард Ван Слоун) — тихий сумасшедший джентльмен. Дебил-слуга Шандор (Ирвинг Пичел), очень надеющийся стать вампиром, органично вошел бы в семейку Адамс. Из-за скудости бюджета спецэффекты заменяли искаженные ужасом лица жертв графини. Ну, с натяжкой можно счесть эффектом кольцо, которым она их гипнотизирует. Но восхитительна хитроумная легкость, с которой Хиллер из ничего изготовил кондиционное развлечение, разбавляя фильм ужасов репризами, достойными светского водевиля. И смелость, с которой в годы цензурного террора он снял недвусмысленно лесбийский эпизод соблазнения графиней завлеченной в ее апартаменты девушки.
"Фрэнсис" (Frances, 1982)
Свою лучшую роль Джессика Лэнг сыграла в фильме Грэма Клиффорда, мускулистой, внятной, хотя и не без легкой истеричности, биографии Фрэнсис Фармер (1913-1970), полузабытой полузвезды Голливуда конца 1930-х. Режиссера упрекали в том, что он чересчур доверился книге Уильяма Арнольда, добавившего трагизма и без того страшной судьбе Фрэнсис. Вряд ли ее довело до психушки не только пьянство, но и заговор ультраправых против девчонки-атеистки, выигравшей в 1935 году поездку в СССР и таки поехавшей в Москву. Но она и так шла напролом против всех голливудских правил. Вроде бы ее не лоботомировали, но и прочие методы лечения были не гуманнее. Не отдавали на потеху санитарам, но, безусловно, репрессировали не столько за вольный нрав, сколько за отсутствие лицемерия. В конце концов, именно благодаря фильму Nirvana посвятила ей песню "Фрэнсис Фармер отомстит в Сиэтле", а Кортни Лав фигуряла на свадьбе с Куртом Кобейном в платье, принадлежавшем актрисе.
"Дилижанс" (Stagecoach, 1939)
Даже если бы в жанре вестерна был снят лишь "Дилижанс" Джона Форда, его пришлось бы признать величайшим киножанром, равным греческой трагедии. В дилижансе, преследуемом вступившими на тропу войны индейцами, девять человек. Возница, врач-алкаш, пугливый торговец виски, проститутка, игрок-джентльмен, беременная жена офицера, банкир-вор, шериф, outlaw Ринго Кид (Джон Уэйн). Вроде бы маски-типажи, но такие полнокровные: Форд одной фразой наполнял любую маску жизнью. Умиротворенный покой прерий и звездного неба так же органичен, как бешеная экспрессия погони. Морализм мудрого режиссера-ирландца не противоречит его презрению к буржуазной морали. Ведь благодаря смертельно опасному путешествию найдут свое счастье именно проститутка и ковбой-убийца. Если бы Форд читал Достоевского, то в этом можно было бы усмотреть издевку над знаменитой фразой из "Преступления и наказания" об убийце и блуднице, которым, ну никак, земного счастья не положено.
"Ведьмы" (Haxan, 1922)
Если бы это слово бытовало в 1920-х, фильм датчанина Беньямина Кристенсена (1879-1959) непременно стал бы культовым: настолько прихотлива его фантазия, откровенна садомазохистская чувствительность, шизофренически расщеплена композиция. То он читает академический экскурс о средневековых суевериях и логике инквизиционного террора. То иллюстрирует его слишком убедительными галлюцинациями: монстры выползают из-под юбки нищенки, переспавшей с Сатаной, стряпуха приворотного зелья просыпается в его небесных чертогах. То объясняет массовые помешательства монахинь в терминах современной психиатрии и одновременно обличает ее за использование душа Шарко, который стоит дыбы. То, демонстрируя орудия пыток, затягивает тиски на пальцах ассистентки и изумляется ее крику: я ведь совсем несильно, совсем чуть-чуть. Антиклерикал или тайный инквизитор Кристенсен, понять невозможно. Честь и хвала раскрепощенной скандинавской культуре, в которой он только и мог появиться.