Вчера в московской клинике на 97-м году жизни умер Сергей Михалков. "Он умер от старости, просто заснул",— сказал его внук Егор Кончаловский.
Сергей Михалков в воспоминаниях описал, как в 1943 году он создавал первый гимн СССР, в несколько анекдотических тонах. У него получился отчасти водевильный сюжет двух гусаров, его и Георгия Эль-Регистана, решивших в гостинице Москва придумать что-нибудь эдакое, чтобы сам государь порадовался. Но там есть серьезные места, даже разоблачения. "Клим Ворошилов! В нашем представлении — легендарный полководец. Его подпись скрепляла документы, становившиеся смертными приговорами многим соратникам. Сама судьба свела счеты с верным сатрапом Верховного главнокомандующего. Ворошилов полностью оглох. В глубоком безмолвии, наедине со своими мыслями, медленно уходил он из жизни, увенчанный многими высшими наградами за подвиги, которых он не совершал. И ушел, оставив после себя недобрую память" — странно читать эти слова у Сергея Михалкова. Он так связан со сталинской номенклатурой, что ему, пожалуй, больше бы подошли какие-то более ортодоксальные оценки Клима Ворошилова. А так немного предательски звучит.
Вероятно, некрологи будут довольно краткие — про мертвых принято говорить хорошо или ничего, и много тут не скажешь. Он автор трех текстов гимна СССР--России (1943, 1977, 2001), и это большое, но странное достижение. Трижды переписанный гимн отчасти потерял слова вообще — их никто не знает, и особым уважением они не пользуются, что вообще-то редко бывает с государственными гимнами. Даже не упомнишь другой страны, где с гимном такой конфуз. Он написал несколько поэм про дядю Степу, и по мере того как количество гимнов вырастало, рос и дядя Степа. Настолько, что в 1970-е годы, когда Сергей Михалков стал председателем Союза писателей России, про этого героя стало принято писать, что "дядя Степа бессмертен", а рисовать его с лицом Сергея Михалкова. Но не уверен, что он так уж бессмертен: сам я в детстве читал про дядю Степу, а мой сын и дети моих сверстников уже нет. Еще Михалков — автор множества басен и нескольких пьес. Еще он отец двух неординарных сыновей, и отношение к ним под конец его жизни как-то стало распространяться и на него.
Что, пожалуй, несколько завораживало в нем — это несомненное достоинство, с которым он держался. Казалось, человек с такой биографией, такими баснями, таким послужным списком должен вести себя иначе. Скажем, Михаил Шолохов под конец жизни то ерничал, то, наоборот, призывал с трибуны съезда расстрелять Даниэля и Синявского — он чувствовал, что люди его не уважают, и от этого пытался то смешить, то пугать. А Сергей Михалков не пугал и смешил как-то так, что сам при этом смешным не делался. Он держался со спокойным достоинством потомственного князя, и сама его осанка, поворот головы, манера речи не допускали мысли о том, что к подобному столпу общества хоть кто-нибудь может отнестись с сомнением. Он явно жил с искренним ощущением большой и значительной жизни, которую проживает, большого дела, которое выполнил. И это было непонятно. Ну что за долг, что за дело, что за заслуги перед отечеством? Ну, неужто басни про Осла, Льва, Кота, в лице которых он высмеивал то российских бюрократов, то лидеров иностранных государств в периоды, когда ЦК желало над ними посмеяться?
Нет, все-таки самое цепляющее в нем — это как раз басни. Это столь экзотичные тексты, что даже интересно. Это очень редкий жанр в русской литературе. Тут прямой путь от дедушки Крылова — и сразу к нему. Он представлял какую-то архаическую линию русской жизни, прямо из XVIII века. Трудно представить себе современный контекст — литературный, политический, художественный,— в рамках которого он смотрелся бы естественно и вот так по-особому достойно, но среди русских вельмож XVIII века — от Анны Иоанновны до Павла I — пожалуй что да. Где надо — шутом, где надо — дипломатом, где надо — предаст, где надо — осудит, где можно — защитит, иногда может несущественно пострадать, чаще по долгу службы заставляет страдать других. Вообще, все, чего изволите, и при этом — с искренним уважением к каждому следующему государю и любовью к государству, позволяющему с воодушевлением переписывать гимн под каждую очередную нужду. Некролог ему следовало бы писать стихами, что-нибудь в стиле Тредиаковского, "На смерть вельможи".
Про декабристов говорят, что это первое поколение непоротых дворян, а до этого как раз было последнее поколение поротых, но не видящих в этом никакого ущерба для своего достоинства. Тут главный долг не в том, чтобы что-то хорошее сделать, а в том, чтобы выжить. Родился князем, был на виду, и детей родил, и они на виду, и в этом и есть главное достоинство. А ради этого можно кому нужно услужить, кому нужно глотку перегрызть — вообще, можно делать все, что понадобится. И если все удалось, то ты столп общества. Как у Грибоедова: "с ключом, и сыну ключ сумел доставить".
XX век в России так сложился, что в области чести и достоинства приходилось опускаться до первобытного состояния. Сергей Михалков остановился на границе XVIII века. В этом смысле — несомненное достижение. Стоит и басен, и гимнов.