В Центральном выставочном зале Санкт-Петербурга (Манеже) открылась большая персональная выставка Ильи Глазунова. Параллельно c ней работает экспозиция "Новые имена русского реализма (Москва)", которая призвана утвердить жизнеспособность творческого и педагогического метода художника Глазунова. Подобная выставка уже показывалась в московском Манеже и заслужила славу крупного не художественного, но общественно значимого события. В Петербурге же выставку Глазунова встретили вежливо, но равнодушно.
"Воротишься на Родину. Ну что ж. Гляди вокруг, кому еще ты нужен". Эта цитата из Бродского, вполне могла бы стать эпиграфом выставки. Экспозицию Ильи Глазунова и его учеников в петербургском Манеже шумным событием можно назвать только с большой натяжкой. Тем, кто помнит ночные костры жаждущих попасть на выставку мэтра в середине 80-х, нынешняя толпа поклонников, в час перед вернисажем собравшаяся на ступенях Манежа, покажется лишь кучкой любопытствующих. Да и сама церемония открытия выставки, несмотря на полный зал, роскошные розы от благодарных поклонниц, обязательные речи и приветствия, являлась лишь слабой копией прежних глазуновских вернисажей. И даже неожиданный приезд Виктора Черномырдина, изменившего ради такого случая поминутно расписанный график визита в северную столицу, не спас положения. Вернисаж носил откровенно камерный характер. И связано это было прежде всего с тем, что до последней минуты никому не был ясен официальный статус открывающейся выставки. А в случае с Глазуновым, что, как ни это, имеет определяющее значение?
Накануне на пресс-конференции Илья Глазунов заявил, что городские власти его родного города ничем не помогли Народному художнику, и выставка в Манеже (а ее ведь, без сомнения, нужно воспринимать как подарок городу) сделана исключительно силами Российской академии живописи, ваяния и зодчества. Бессрочный ректор академии не слишком сильно отклонился от истины. Действительно, мэрия напрямую не финансировала нынешнюю экспозицию, но Манеж был предоставлен Глазунову бесплатно, что при городском подчинении ЦВЗ нельзя рассматривать иначе, как достаточно благосклонный жест петербургских властей. Но все это совсем не то, к чему приучили Глазунова в Москве. Собчак — не Лужков, он сумрачнее и дипломатичнее и при том замечен в явно западнических настроениях и художественных пристрастиях. Выставка Глазунова в Санкт-Петербурге была запрограммированна самим художником как прямое обращение к народу, но не к власти. После триумфального выступления в московском Манеже, явившегося официальным признанием высоких государственных деятелей новой России в любви и благосклонности главному академическому реалисту страны, это вполне логично. Появление Собчака и Черномырдина на вернисаже в какой-то степени даже помешало идеальному в своей разработанности замыслу Глазунова — предстать перед петербуржцами в ставшей уже привычной роли "отвергнутого" (гонимого, непризнанного, непонятого) творца.
Петербургский репертуар Глазунова ничем не отличался от московского. 250 картин мастера (из них 50 написаны в последние годы) и все те же, не связанные логикой, высказывания: от угроз в адрес искусствоведов и прессы до горьких причитаний о гибнущей России, от страстных призывов немедленно встать "по ту или иную сторону баррикад" до агрессивных уверений в грядущем конце демократии и небезнаказанности деяний сегодняшних врагов художника. Пожалуй, трудно придумать что-нибудь скучнее, чем этот бесконечный монолог. Пожалуй, нелепо было бы предположить, что сегодня картины Глазунова и его учеников вызовут бурю восторженных или бранных высказываний. Единственным сюжетом, достойным описания, явился негласный спор "русского художника" с художником "нерусским".
Всего месяц назад в том же Манеже отмечал свой вернисаж Михаил Шемякин. Факт этот не давал покоя Илье Сергеевичу Глазунову. Имя Шемякина, заклятого врага всего настоящего в искусстве, на пресс-конференции произносилось часто и грозно. Всем творчеством своим Глазунов хотел бы доказать обманутым петербуржцам, что же есть истина. Возможно, неприязнь Глазунова к Шемякину отчасти спровоцировали петербургские художественные критики, уверявшие во время выставки последнего, что только этим двум гигантам под силу освоить огромное экспозиционное пространство Манежа.
Эта неожиданная интрига, завязавшаяся между нечаянно пересекшимися Шемякиным и Глазуновым, оказалась достаточно наглядной для общей культурной ситуации города. Искусство "западное" столкнулось с "русским", "модернизм" — с "реализмом", "безбожное" — с "духовным". Неожиданно для многих в этом споре победил Шемякин. Петербург, всегда настаивающий на уникальности собственной культуры и всегда на самом деле столь зависимый от московских влияний, вдруг проявил непреклонность. Заметно охладев к церкви после переезда нынешнего Патриарха Алексия в Москву, городские власти как-то упустили из виду столь лелеемую в Москве идею возрождения культуры через православие.
В Петербурге не возводят заново храмы и не слишком ретиво их восстанавливают. Здесь новый крест на лютеранской церкви или отреставрированные башенки мечети — события, равные аналогичным из жизни церкви православной. Никаких новых памятников народным героям на улицах города в последнее время не появилось. Несколько шемякинских скульптур и перевезенный в людное место Александр III Паоло Трубецкого — вот и вся новая монументальная пропаганда. Искусство Глазунова оказалось абсолютно некстати в этом "Богом забытом" городе. Старая Академия, сколь призывно в ее сторону ни смотри, никогда Глазунова за своего не примет. Простой же народ, к которому вроде бы обращена выставка мэтра, оказался вполне инертен, и многогрудые колоссы Шемякина привлекали в выходные дни куда больше любопытствующих, чем взывающие к совести и памяти нации нервные лики на картинах Глазунова.
КИРА Ъ-ДОЛИНИНА