Премьера кино
Баннер "Озера" Филиппа Гранрийе на фасаде кинотеатра "35 мм" соседствовал с другим, посвященным "Бесславным ублюдкам". Трудно представить более парадоксальный образ нашего кинопроката. Призыву "ощутить кино этой осенью" внял АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
Первый раз я посмотрел "Озеро" тоже осенью, прошлой — на Венецианском фестивале. Напрасное занятие: такие фильмы, несмотря на их люто артхаусный имидж, в фестивальной лихорадке не воспринимаются. Второй раз я сам показывал картину Филиппа Гранрийе на ММКФ в программе "Московская эйфория". Там приходилось больше следить за залом, чем за фильмом. Половина народу сбежала, зато вторая внимала так, будто они находились в храме, а не в мультиплексе "Октябрь". Потом оказалось, что мы действительно присутствовали при отправлении культа. Когда одного из зрителей спросили, понравилось ли ему кино, он негодующе поднял брови: "Понравилось? Это лучший фильм, который я видел за свою жизнь".
Правильнее всего было смотреть "Озеро" сейчас, на дневном сеансе, в тихом кинотеатре, видимо, среди членов той же самой "секты гранрийеистов": иначе как объяснить, что на таком неформатном зрелище они не проронили ни слова и ни разу не заговорили по мобильнику. Отличная копия и отличный звук, русские субтитры, которых, впрочем, всего десятка три на весь фильм — как и, соответственно, диалогов. В основном герои молчат, улыбаются, плачут, дышат, отчаянно рубят лес топором и иногда корчатся в эпилептических судорогах. Еще героиня поет немецкий романс. Только раз звучит обрывистая фраза про смерть человека или животного, и другая — что никто не может остановить ветер.
"Озеро" — интроспективный портрет одной семьи, отшельнически живущей в горах (говорят, режиссера вдохновил японский документальный фильм о заброшенной деревне под Чернобылем) и борющейся со страхом жизни. Роли почти бессловесных героев играют не самые знаменитые даже у нас русские артисты — Дмитрий Кубасов, Натали Рехорова, Алексей Солончев, Виталий Кищенко — плюс два иностранца, которые единственные не уродуют французский язык "инопланетным" акцентом, но акцент входит в художественную программу, как и полуцерковное имя Алекси. Это — будто бы иллюстрация мыслей культуролога Алена Финкелькро: "Даже тот, кто имел несчастье родиться в стране великой литературы, должен писать, как чешский еврей пишет по-немецки, как узбек пишет по-русски. Писать, как собака, уминающая себе подстилку, как крыса, роющая себе нору". Смысл этого опрощения — в том, чтобы "открыть в себе свою собственную точку отсталости, свой диалект, свой третий мир, свою пустыню".
Филипп Гранрийе в 1998 году взорвал фестиваль в Локарно страшным в своей обнаженности фильмом "Темный" — о прячущемся в аду своего подсознания серийном убийце и пронзившей его любви к девственнице. Потом была "Новая жизнь" — наоборот, о любви мужчины к проститутке, влекущей его за собой в ад. "Озеро" лишено даже следов внешнего драматизма, а контур любовного треугольника (брат--сестра--пришелец), хотя и включает любовную сцену, остается целомудренным и никак не тянет на "тему инцеста".
Причина, по которой Филипп Гранрийе остается одним из немногих "проклятых поэтов" в современном кино, проста. Он не делает сюжетное, или социальное, или развлекательное кино, а рассматривает кинокамеру как перо и каждый раз пишет ею тексты, опровергающие старый и опробующие новый "кинетический" язык. Тем самым он наследует традициям киноавангарда и отчасти нелюбимой им "новой волны", но доводит до предела возможности, которые дают съемочная и цветокорректирующая техника новейшего поколения. Никто, даже Вернер Херцог, так не умеет снимать в сумерках, ни у кого нет таких призрачных фигур на снегу, а если камера дрожит в эпилептическом припадке, это не влияние "Догмы", а точное соответствие состоянию героев. Тема Гранрийе — феноменология тела и души, близкая из его современников разве что Александру Сокурову. И обращение французского режиссера к русским актерам совершенно закономерно: как и сто лет назад, просвещенные европейцы по-прежнему надеются открыть на наших просторах "внутреннюю Сибирь" и запечатлеть на пленке пресловутую духовность.