Премьера опера
В австрийском Брегенце на английском языке играют оперетту Дмитрия Шостаковича "Москва, Черемушки". Из Брегенца специально для "Ъ" — АЛЕКСЕЙ Ъ-МОКРОУСОВ.
Фестиваль в Брегенце состоит из трех важнейших частей. Во-первых, это опера на "Озерной сцене" — на этот раз "Аида" в очень живой постановке Грехема Вика. Во-вторых, драматический театр — среди главных героев этого года Алвис Херманис со своей кельнской постановкой "Аферы с привидениями" (таким образом, Херманис поучаствовал сразу в двух важнейших фестивалях Австрии: в Зальцбурге идут его "Звуки тишины", хорошо известные москвичам). И наконец, оперетта. Обычно к ней принято относиться как к чему-то не очень серьезному, как к легкомысленному десерту, а не основному блюду. Не то в Брегенце: здесь оперетту любили всегда. Обычно ее играют в театре "Ам Корнмаркт", но на этот раз перенесли в главное фестивальное здание, где дают такие редкости, как "Карл V" Эрнста Кренека (к прошлогодней постановке уже вышел DVD, включивший, кстати, еще и оперетту Кренека) или "Король Роджер" Кароля Шимановского. Поступить так организаторов заставила необходимость: все три оперетты этого года привезла находящаяся сегодня на подъеме "Северная опера" (Opera North) из английского Лидса, и декорации спектаклей не помещались на сцене "Кронмаркта".
Результат получился неожиданным: аншлага не случилось. Хотя программа была что надо. Здесь и полузабытый, но актуальный мюзикл Гершвина "Для тебя, бэби" (Of thee I sing) — о президентских выборах, двусмысленной роли массмедиа, импичменте по сексуальным обстоятельствам и постоянных издевках над вице-президентом: дескать, кому он нужен? В чем его роль? Здесь и современная оперетта (точнее, полноценная опера) "Близко к коже" (Skin deep) англичанина Дэвида Сауера — ехидная сатира на мир пластической хирургии и хирургов, звезд Голливуда и гламурные телеканалы. Причем ставил эту сатиру Дэвид Джонс, автор двух абсолютных бестселлеров на "Озерной сцене" Брегенца последней четверти века — "Бала-маскарада" и "Богемы".
Сам же худрук фестиваля Дэвид Паунтни занялся самым неожиданным пунктом программы — мало известной на Западе опереттой Дмитрия Шостаковича "Москва, Черемушки". Видимо, слишком многое надо объяснять зарубежной публике в сюжете, закрученном вокруг получения квартир в новом микрорайоне и возникающих при этом бюрократических и любовных трудностей. Нельзя сказать, чтобы это "народное произведение" Дмитрия Дмитриевича совсем не играли за пределами России. В Вене несколько лет назад ее показывали 17 раз при аншлагах, через пару лет поставят в Америке. Но ни в какое сравнение с "Леди Макбет Мценского уезда" оперетта, конечно, не идет.
Глядя на спектакль "Рай Москва", не очень даже и понимаешь, почему такой остроумный, ироничный, местами откровенно издевательский и при этом по-настоящему романтичный продукт создал Паунтни. Он сам перевел либретто на английский, осовременив некоторые реалии. Так, Дребеднев в исполнении Ричарда Ангаса становится у него партийным боссом, что, конечно, даже в 1958 году, когда создавались "Москва, Черемушки", было невозможно. Вряд ли бы при жизни Шостаковича кто-нибудь на сцене осмелился повесить на стену портрет Сталина как признак политической отсталости и тем более задействовать в сюжете четырех молчаливых людей в черном, ведущих себя как заправские работники спецслужб. Но Паунтни не идет против текста Владимира Масса и Михаила Червинского — просто раскрывает некоторые реалии, о которых в СССР знал каждый, но не каждый мог о них говорить.
Еще более фантастическим выглядело бы в советской постановке явление взрывника Бориса (блестящая работа Итона Джеймса) в образе рок-музыканта, с петушиным гребнем на голове и соответствующими повадками. Но при этом любовные дуэты поются всерьез (у Шостаковича сразу три счастливых пары), а сцена в фантастическом саду, где каждый, сев на особую скамейку, начинает говорить правду, выглядит искренним приветом "Алисе в стране чудес".
Дирижер Джеймс Холмс, давний соратник Паунтни еще по работе в Английской национальной опере, играет Шостаковича как полноценный мюзикл — быстро, местами резко, местами слишком громко, но при этом всегда как единое целое, где очевидно первенствует содержание, но музыка при этом не является к нему приложением. Так же и Паунтни — ставит сатиру на бюрократическое общество, но не забывает о законах жанра. То, как произносится английский текст на сцене, каков ритм актерской речи,— недостижимая мечта для российского театра. В итоге Шостакович начинает выглядеть первоклассным мастером мюзикла, лишь по злой воле судьбы написавшим одну, а не 20 оперетт.