Я обрадовался земляку, а он — мне. Только общих знакомых у нас не нашлось и, получается, общей родины тоже.
Пока работают сантехники, собирался почитать. Налил себе чаю, устроился возле стопки книг. Буду читать по пять страниц из каждой. Какая увлечет, за ту и возьмусь. Вдруг один из сантехников — тот, что остался орудовать в моем туалете, пока его напарник разбирается с трубами этажом выше — зовет меня:
— Брат, выйди на минуту.
Оказалось, земляк, из Тбилиси. Уловил мой акцент и вот, прервавшись на перекур, решился-таки спросить.
— Ты не ошибся, я тоже оттуда,— улыбаюсь я.
Дальше больше: выясняется, что росли мы в одном убане — районе, то бишь. И школы поблизости.
— Ты Гочу Хромого знал?
— Нет.
— Как?! Слушай, его все знали! Ну, Гоча Хромой. Начинал — по автобусам сумки резал, после весь убан держал. Учились вместе. Он с восьмого класса в ПТУ пошел. Ну, Гоча Хромой. Худой такой.
— Нет, точно, не знал его.
— Вот так с ним были,— показывает два скрещенных пальца.— Потом он сел, туда-сюда, на район уже большим человеком вернулся.
В глазах его сверкает гордость.
— Зураба знал? У которого на Гоголя тетка жила? Зураб, ну. В тридцать лет вор в законе. Мы с его младшим братом хороводили. Он еще при новой власти начальником райотдела стал.
— Нет, не припомню.
— И Сашку Стоматолога не знал? У него папа валютой занимался.
— Нет.
— Ты из дома вообще выходил, нет? — шутит он.
Он старается как может. Дает мне шанс за шансом реабилитироваться. Хмурит лоб, выуживая из памяти новые и новые имена: а этого? а того? В какой-то момент перечисление карманников, ставших ворами в законе, и воров, ставших милицейскими начальниками, увлекает его уже само по себе. Он с головой уходит в теплые воды ностальгии.
— А с Мишей Бакуровым не пересекался? Мы в футбол вместе играли.
— Да я в детстве как-то больше книжки читал,— наконец сознаюсь я.
— А-а-а,— тянет он, но думает о своем.
— Костя! — зовет его сверху, в дыру, освобожденную от канализационной трубы, старший.— Прокладки неси!
Подхватив с пола резиновые колечки-прокладки и весело мне подмигнув, он идет к выходу.
— Эх, были годы!
— Костя, а ты сам-то сидел? — не удержавшись, спрашиваю его вдогонку.
— Нет, что ты! — посерьезнев, отвечает он.— Я же нормальный!
Костя убегает наверх, а я иду к книгам. Пытаюсь читать, но думаю о своем.
Дело тут не в Грузии, конечно. Хотя Костя будто притащил ко мне в дом кусок тогдашней тбилисской улицы. Будто подходит ко мне такой вот Костян возле кинотеатра "Руставели" и начинается: "С какого убана? А кого там знаешь?". Тогдашний Костян, поняв, что никогошеньки я "на убане" не знаю, мог повести себя по-разному. Мог попытаться сшибить с меня денег. Мог просто уйти, смерив насмешливым взглядом. Нынешний — даром что я оказался никудышным собеседником — занялся ностальгической перекличкой тех самых "правильных парней", которые когда-то — эх, вот так с ним были, вот так! Кстати, он ведь в отличие от меня прожил девяностые в Тбилиси, так что имел счастье наблюдать, в кого выросли вчерашние дворовые короли. Это не могло не травмировать нормального человека.
Насколько я могу судить, в мире нынешних ростовских школьников бандитской поэтики тоже хватает. Возле моего дома две средние школы. Так вот идешь мимо стайки отроков и отроковиц и ловишь что-нибудь характерно братковское, воспроизведенное ломким детским голосом: "Ты че понтуешься, баклан! За такие дела на счетчик ставят". И ведь очень может быть, это вполне нормальные дети. Хорошо учатся, не крадут, не хулиганят. Выгуливают по утрам вредных, но милых терьеров. Делают бабушкам подарки на Восьмое марта. Ежу понятно: многие из тех, кто сегодня играет в пятнадцатилетних уркаганов, завтра вырастут в нормальных взрослых, построят нормальную жизнь.
Если не заиграются, конечно.
— Этого ты должен знать! — кричит, вернувшись, земляк Костя с радостным видом человека, нашедшего наконец то, что долго искал.— Толика-медвежатника! Он на гитаре хорошо играл!