С одной стороны, британское трио Keane — те еще баловни судьбы. Когда в 2004 году у группы вышел первый альбом "Hopes And Fears", участники Keane казались, мягко говоря, сомнительными кандидатами на покорение британского поп-Олимпа. Музыкантам было на тот момент сильно за 25 — а это критический возраст для карьеры в бизнесе, ориентированном, преимущественно, на аудиторию от 13 до 20. Вокалист и фронтмен Том Чаплин хоть и не был лишен определенного пухлого обаяния, но все же обладал внешностью, не соответствующей порожденным хипстерской средой идеалам. Наконец, формат фортепиано-ударные-вокал, вполне подходящий для чего-нибудь электронного, мало вязался с поп-роком, в котором к тому же аккурат в те годы наметилась окончательная реставрация главенства электрогитары. Если добавить, что сами Keane без гитары обходились не по идейным соображениям, а вынужденно (за пару лет до выхода первого диска гитарист и основатель группы Доминик Скотт покинул коллектив из-за его очевидной бесперспективности), то в феноменальном успехе, обрушившемся на первые релизы команды, в пору и вовсе усмотреть божественное провидение.
И все же значительно большую роль в судьбе Keane играет не счастливый случай, а обидная несправедливость. Так уж получилось, что через несколько месяцев после выхода "Hopes And Fears" свой новый альбом на суд британской публики выставили гиганты Coldplay. Диск "X&Y" стал одной из самых успешных их работ и обеспечил Coldplay полное господство в чартах и слушательских умах. И, несмотря на то, что сходство между Coldplay и Keane носит характер вполне формальный, за последними прочно закрепился статус "Coldplay для бедных".
Сравнение обидное и, в общем-то, незаслуженное: Keane и Coldplay — группы принципиально разного масштаба. Coldplay — устрашающий колосс, в поисках своего звучания методично переработавший наследие британской музыки от Yes и Genesis до U2 и Radiohead и амбициозно рассчитывающий со временем занять свое место в британском музыкальном пантеоне. А Keane, напротив — премилое сборище вечнозеленых юнцов, волею случая набредших на свой синтезаторный рок и, кстати, достигших на этом узком направлении едва ли не больших высот.
Nouvelle Vague в саду "Эрмитаж"
Честь закрывать IV Международный фестиваль NuNote Lounge Fest в этом году выпала французам Nouvelle Vague. Собственной музыки они не играют, зато совершенно незабываемо перерабатывают наследие рубежа 1970-80-х годов, преподнося привычные и любимые песни эпохи постпанка и нью-вейва в нежных и изящных латинских ритмах.
Название Nouvelle Vague переводится с французского как "новая волна". Игра слов здесь тройная: во-первых, очевидный намек на главный источник вдохновения, нью-вейв 1980-х. Во-вторых, отсылка к новой волне французского кинематографа (кстати, песни из кинофильмов тоже часто становятся объектами переработки). И в-третьих, босанова — стиль, в котором чаще всего предстают обновленные группой хиты,— по-португальски опять-таки "новая волна".
Входят в Nouvelle Vague два француза, Марк Коллен и Оливье Либо, а сверх того еще восемь поющих девушек, которые, как считается, оригинальных версий исполняемых композиций ни разу не слышали. Зато основатели — не только их слышали, но и, похоже, очень любят.
The Clash, Blondie, Joy Division, Depeche Mode и Dead Kennedys — Nouvelle Vague любовно отбирают лучшее из того, что существовало в поп-музыке 1980-х, после чего препарируют и представляют на зрительский суд в виде подчас совершенно неузнаваемом. Мрачные и безумные композиции Йена Кертиса превращаются в легкую босанову, очаровательное девичье многоголосье под аккомпанемент гитар и аккордеонов вытягивает мелодию, которая неожиданно оказывается одним из гимнов The Clash.
Если вдуматься, то бесстыжие французы лишают восьмидесятническую музыку главного, что в ней было: четкого, ровного, крепкого бита. Однако артистизм и восхитительное музыкальное чутье, с которым они это делают, позволяют слушать и даже любить "новую волну" такой, какой ее видят Nouvelle Vague.