В издательстве "Иностранка" выходит книга "Враги общества" Мишеля Уэльбека и Бернара-Анри Леви.
Это было задумано как интеллектуальная дуэль в форме обмена письмами двух французских интеллектуалов: Уэльбека, автора "Элементарных частиц", все знают, философ Леви во Франции популярен не менее. Оба на родине имеют статус изгоев, оба закалены в боях с прессой, которая, как выясняется, не щадит их за радикализм во взглядах. Собственно, это их скорее объединяет, и дуэль быстро превращается в дуэт. Первая тема рождается сама собой: возможно ли интеллектуалу быть искренним? Леви, например, считает, что это "унизительно и пошло".
Вот какие советы дает Леви интеллектуалу: хочешь ходить "в телевизор", хочешь славы? Помни, что это опасно для здоровья. Поскорее придумай себе маску, сынок,— прежде чем тебе ее навяжет общество. Это дает возможность сохранить "внутреннее существо". Уэльбек, в свою очередь, признается, что давно хотел исповедоваться перед читателем, но не умеет. И предлагает Леви попробовать снять маски.
Далее на протяжении 400 страниц перед нами разворачивается настоящая драма: мы видим, как два человека, принадлежащих к одной социальной и интеллектуальной прослойке (политические убеждения не в счет), мучительно сдирают маски, пытаются довериться друг другу, тем самым демонстрируя нам главную психологическую проблему XXI века — кризис коммуникации.
Вообще тема искренности тут подана очень интересно, и, между прочим, она как бы отталкивается от "русской духовности". Леви пишет, что "патологически боится исповедальности", когда речь идет о серьезных вещах. Естественность, пишет он, каждый раз оборачивается нервным срывом. Лучше пустить зрителя и читателя по ложному следу, говорит он, сравнивая современного интеллектуала с фальшивомонетчиком. Мастерство пряток лучше душевного стриптиза в стиле "будь самим собой". Пишут ведь не для того, чтобы докопаться "до себя", а напротив, чтобы стать другим.
От самоанализа они переходят к анализу страны: Франция, пишет Уэльбек, сегодня впала в моральную депрессию после славных 30 лет (1950-1980). "Я любуюсь французами 1950-х, — пишет он, — потому что в них была надежда, которая сегодня есть у русских. Как бы мне хотелось быть русским и юным, вернуться в наивность века, боготворить Гагарина, смеяться над де Фюнесом".
Истоки нынешнего пессимизма были еще в наших родителях, соглашаются оба. Оба вглядываются в свои семьи и не находят в них ничего похожего на традиции и веру. "Атеизм во втором поколении холоден, безнадежен и является бессилием". О своей матери Уэльбек пишет, что у нее был своеобразный духовный заппинг (беспорядочное переключение каналов): была и коммунисткой, и буддисткой, и даже православной христианкой.
У нас была религия, потом ее заменила вера в коммунизм (дедушка и бабушка Уэльбека голосовали за коммунистов). Потом не стало и коммунизма, и мы, так сказать, возвращаемся к истокам, размышляет Уэльбек. Но это возвращение едва ли искренно — на самом деле вернуться некуда. И именно невозможность верить во что бы то ни было является наиболее тяжким наказанием для нас.
Дойдя до определенной степени саморазоблачения, Уэльбек рисует и собственный портрет: патологически не способен подчиняться общественным нормам, избегал ответственности и вообще при всяком случае старался увиливать и линять. "Я выхожу из моего уютного дома, стараюсь незаметно пересечь общее пространство и укрыться в другом уютном доме. Я хочу уцелеть. Любая борьба бессмысленна". Леви все же уверен, что надо бороться за идеалы, надо (в этом месте они искренне спорят). Уэльбек убеждает собеседника, что у него не может быть никаких долгов и обязательств перед Францией. "Я — не дерево, а камень, который можно переложить в любое место". И единственное, что его связывает с родиной, — это язык.
Я не понимаю, почему привычка задаваться "вечными вопросами" считается сугубо российским явлением, а стало быть, делом бессмысленным и постыдным? Нормально все, ребята, меньше комплексов. Это и есть — нормальная работа для интеллектуала. У французов все то же самое.
За исключением одного пункта. Оба, как и положено интеллектуалам, демонстрируют запредельный для переписки уровень цитирования и ссылок — от Канта до Махараля Пражского (талмудист XVI века); тут тебе и Кожев, и Паскаль, и Беньямин. Но при этом собственные обобщения порой — на уровне "поэзия несравненно более великая штука, чем проза" или "для писателя важен не только стиль, но и слух". Причем произносится это все на полном серьезе и после мучительных раздумий. Думая, почему же такой контраст, ведь оба собеседника умницы неимоверные, ты приходишь к совершенно парадоксальному выводу.
Дело в том, что французская интеллектуальная традиция предполагает тщательное изгнание беса рефлексии, в том числе и в виде той же исповедальности, о чем пишет Леви в начале книги. Он вспоминает, как отец учил не говорить лишнего, "облучаться" философией и литературой, "закалять свой разум истиной", не давая себе ни в чем поблажки. Между тем для появления собственной мысли необходима, кроме знания, еще и атмосфера свободы, вольного духа, фантазии: без лишнего не появится и нужного, и важного. Русский интеллектуал, подумалось вдруг, в отличие от французского, большой фантазер, но, может быть, в этом и наше спасение? Проигрывая западному в фундаментальности, выигрывает в смелости, в полете мысли. Недаром Уэльбек пишет, что, мол, в России люди бедные, но живые, а в Европе — мертвецы. Банальная мысль, да? А все равно приятно.