Экзамен

Как современники проигрывают классикам в уличном разговоре.

Денис Гуцко

В обеденный перерыв вышел на стоянку, уселся в машине, подумать над новым романом. Никак не дается финал — получается или слишком плоско и буднично, или "совсем не как в жизни". Но сегодня мозги работали на славу, варианты сыпались один за другим, и один другого краше. Возбужденный и радостный, вышел из машины — собирался пройтись по Лермонтовскому скверу, выпустить пар.

— Молодой человек! — окликнули меня.

Ковыляющей утиной походкой ко мне подходила пожилая женщина. Видавшая виды авоська качается на сгибе руки. Одежда секонд-хенд с чужого иностранного плеча: футболочка, пиджачок.

— Простите, что обращаюсь к вам. Мы не знакомы, — начала она.

"Свидетель Иеговы?" — подумал я.

— Меня зовут Анна Ивановна. А вас как звать-величать?

— Денис.

— А отчество, простите? Я привыкла по отчеству...

— Николаевич.

— Денис Николаевич, — перешла она, наконец, к делу, — не найдется ли у вас, как я это называю, говорилки — мобильного телефона?

"Та-ак, — подумал я. — Не Иегова. Тогда кто?"

Набрав продиктованный номер, я передал ей трубку.

— Марина Витальевна, — закричала Анна Ивановна, как только установилось соединение. — Простите меня ради бога! Я вчера постыднейшим образом забыла! Я несу вам книгу, я уже недалеко от музея. Я прощена? Вы так любезны! И, конечно, я хотела бы с вами поговорить, обсудить некоторые вещи.

Анна Ивановна вернула мне телефон, и, коснувшись ее сухой руки, я будто ткнулся в какой-то другой, на семь замков закрытый для меня мир.

— Благодарю, Денис Николаевич. Вы меня очень, очень выручили.

— Что вы, — промямлил я коротко, всерьез испугавшись, что вдруг употреблю неподходящую к случаю формулу вежливости.

— Желаю вам успехов, удачи во всех начинаниях, — начала прощаться Анна Ивановна, но передумала, задержалась. — Однако советую не забывать, что жизнь полосата и порой нужно претерпевать.

Она решила уделить мне еще пару минут.

— Я сейчас перечитываю французских философов — и вот, представляете, забыла вернуть приятельнице книгу в условленный срок. Но не занимаю ли я... точнее, не отнимаю ли я ваше время?

— Что вы!

— Классика — моя любовь. Толстой, Чехов. Впрочем, не вся, не вся. У Достоевского не все могу читать. "Неточку Незванову" — запоем. А вот про Раскольникова... как она...

— "Преступление и наказание".

— Вот-вот! Не смогла. Очень, знаете, разрушительно, психологически нездорово.

— Может быть, стоило претерпеть и все-таки дочитать? — осмелел я.

— А! — засмеялась она во весь свой почти беззубый рот. — Вы побиваете меня моим же словечком. А вы, позвольте поинтересоваться, что сейчас читаете?

Я назвал одного из самых популярных сегодня писателей.

— Это кто? — сморщилась Анна Ивановна.

— Из современных.

— Ну не-ет, увольте, — просияла она, — макулатурой не интересуюсь.

— Он хороший писатель, — вступился я за современность. — Вы попробуйте.

— А зачем, когда есть классика? — пожала она плечиком. — Толстой, Чехов. Пушкин, Лермонтов, в конце концов! Они вечны! Вы согласны?

— Да, но... и они в свое время были читаемы не всеми, и те, кто их не читал, согласитесь, многое упустили. Уверен, что кто-то из нынешних таки останется в истории.

— Не более чем полпроцента, — припечатала Анна Ивановна; она начинала терять интерес к разговору. — А позвольте вас проэкзаменовать? Я иногда люблю проверить людей на знание, скажем так, школьной программы.

— Конечно, — решился я.

Она процитировала отрывок из "Онегина".

— Татьяна, — легко угадал я.

Она обрадовалась моим знаниям и процитировала следующий кусок.

— Евгений, — сказал я — и прокололся.

— Нет, — огорчилась Анна Ивановна. — Ленский.

Повторив пожелания успехов и удачи, она двинулась дальше — ее ждала более увлекательная беседа с хозяйкой томика Монтеня или Дидро. Я вернулся в машину, додумывать финал романа. Но все сюжетные ходы, которые совсем недавно казались мне невероятно удачными, рассыпались, как трухлявый сук. На меня смотрело лицо Анны Ивановны.

— Это что? — морщится она.

— Современность...

— Ну не-ет, увольте!

"Вечность, — думал я со злостью, черкая черновик. — Разве можно так, Анна Ивановна, живых людей — вечностью по башке?"