В Москве завершился 8-й Международный театральный фестиваль имени Чехова. Его программа кардинально отличалась от афиш других крупнейших театральных форумов мира.
Чеховский фестиваль давно вошел в обойму самых крупных фестивалей мира — одно время руководители подобных ему больших и богатых фестивалей даже образовали так называемый "гранд клаб", неформальный клуб директоров, что-то вроде театральной G8, чтобы координировать планы. Инициатива потом заглохла, но идея была понятной: координировать "товаропотоки" на рынке фестивальных спектаклей. Впрочем, координируй не координируй, а если съездишь в Вену, в Авиньон и в Мадрид, то на белградском БИТЕФе или в словацкой Нитре делать будет нечего: лучшее в их программах уже видено раньше. Фестивалей много, а интересных спектаклей — не очень.
Не таков оказался Чеховский. Если искать пересечения его программы с афишами собратьев, то общих названий почти нет. Пожалуй, самое значимое совпадение — "Липсинх", шедевр Робера Лепажа, которым завершился Чеховский. Ради одного этого спектакля стоило затевать весь фестиваль. И тут московский фестиваль дал сто очков вперед другим: за Лепажем охотятся многие, но получают (и по организационным, и по финансовым причинам) единицы. В остальном — полная самостоятельность. И не потому, что искали зорче. А потому, что искали в других местах. Чеховский фестиваль сделал принципиальную ставку на шоу, на популярные зрелища, на цирк. Директор фестиваля Валерий Шадрин широким шагом пошел навстречу публике.
В условиях экономического — и вызванного им ценностного, интеллектуального — кризиса (не говоря уже о прочих, как теперь принято говорить, вызовах, брошенных цивилизации) крупные европейские фестивали стали жестче, некоторые, можно даже сказать, угрюмее, чем были в последние годы. Не только в Вене и Авиньоне, но даже в более "легкомысленных", как нам кажется, Мадриде и Афинах арт-директора фестивалей при отборе спектаклей исходят из того, что взыскательная, так называемая фестивальная, публика ходит в театр прежде всего для того, чтобы думать. Или чтобы узнавать, как думают и чем живут в других странах, то бишь в тех, откуда привезены спектакли. На фестивалях по умолчанию принято, что театр с жизненной реальностью находится в партнерских отношениях: конфликтных, пристрастных, трудных, но конструктивных — в общем, в состоянии непрерывного и заинтересованного диалога. В каждом из этих городов, уверены директора, есть достаточно публики, способной воспринимать умный театр.
Это не значит, что в Авиньоне или Хельсинки показывают сплошь ущербную театральную "социалку" — хотя и ее кое-где хватает. В сложных художественных произведениях выдающихся режиссеров без труда просматриваются размышления о сегодняшнем мире — и в "Riesenbutzbach" швейцарца Кристофа Марталера, и в "(А)полонии" поляка Кшиштофа Варликовского, сложной композиции античных и современных текстов, и в "Радио Муэдзин" Штефана Кэги из группы "Римини Протокол", и в остроумном документальном спектакле этой же группы по мотивам "Капитала" Карла Маркса. Вот лишь небольшая выборка отличных (хотя и недешевых) спектаклей, которые в этом году расхватываются фестивалями аки горячие пирожки.
Не знаю, какого мнения Валерий Шадрин об этих спектаклях и видел ли он их вообще, но вот в чем он наверняка уверен, так это в том, что в огромной Москве сегодня вряд ли найдется достаточно зрителей, чтобы заполнить на каждом из этих спектаклей хотя бы три-четыре зала. И начальство не приведешь — зачем ему муэдзины? А уж непонятный Марталер точно не нужен (помним, как в Театре армии на незабываемую "Прекрасную мельничиху" ползала всего набралось). И на билеты не повысишь цены. А не повысишь цены, так вылетишь в трубу, наделаешь долгов, ведь финансирование секвестрировано. В общем, тактическое решение Валерия Шадрина — побольше цирка! — было, конечно, мудрым. В том смысле, что плетью обуха, то есть психологической установки сегодняшних российских зрителей на веселье и бездумье, не перешибешь.
Наш контекст, кстати, сделал свое дело. Взять хотя бы разудало-развесистую "Баттуту" конного театра "Зингаро". Несколько лет назад в Авиньоне на фоне спектаклей Ромео Кастелуччи, Яна Фабра и прочей арт-хаусной продукции цирковое представление Бартабаса смотрелось как абсолютный китч. А вот в Москве на фоне нашего повседневного китча неожиданно выиграло и само смотрелось чуть ли не как арт-хаус. Но вот и обратный пример: разгневанные зрители, покидавшие своеобразный, лукавый и задумчивый цирковой моноспектакль Жоана Ле Гийерма "Секрет". Уходили недовольные тем, что нет клоунов, акробатов и зверушек — ведь продавали-то им билеты на цирковое представление. Публика — она ведь как горизонт: чем больше идешь ей навстречу, тем больший путь, оказывается, еще можно пройти.